— Так, княже. Некрас я, Деяна Квита сын. Сам купец вольный, с грамотой, — голову-то склонил на миг, чай не с простым говорил.
— Чего ж сунулся? Мечом махать, не деньгу считать, — любопытничал князь, аж ближе подался.
Да и толпа притихла, ни охал никто, ни ахал. Слова ловили, будто деньгу мелкую на обряде, пропустить боялись.
— Чего сунулся, про то токмо я знаю. Так тебе скажу — ежели девки станут мечами махать, то парням одно останется — со стыда сгореть, — кинул взгляд глумливый на Радомила, хотел укусить больнее, злился от одной только мысли — Медвяна-меньшуха чужая.
— Вона как, — Ладимир все ж улыбнулся. — Ну, попытай счастья. Выйдешь живым, так я тебе меч отжалю. Люблю дурных и смелых.
— Спаси тя, княже, — поклонился шутейно. — Ты меч-то вели нести.
В толпе прыснул кто-то смешком, князь хмыкнул в голос, а Радомил насупился, но сдержал себя, чести родовой не уронил.
— Ну что ж ты, Рудный? Кого супротив купца-то выставишь? — князь бровь выгнул, мол, давай, решай.
Ничего не ответил Радомил, выхватил взглядом из дружинных своих ратника и кивнул ему. Оказался дюжий мужик: роста высокого, оплечья крутого, чуть в летах, но не старый еще.
Некрас оглядел его, расценил, да и понял — тяжко будет. По всему видно, не одна сеча у мужика за плечами, да и не две. Однако не согнулся, не попятился. Припомнил Перуна, требу кинул безмолвную и огляделся.
Увидал мать с отцом — встревоженных, будто вмиг постаревших. Радима и Местьку, что стояли в толпе, сжимали кулаки злобно. А потом посмотрел на медовую…
Глаза зеленые светят ярко, слезы блестят в них. Коса медком молодым на солнышке отсвечивает. Красивая — глаз слепит. Любая — накрепко, навечно. Смотрел, любовался и об одном молил сейчас богов светлых — пусть бы зачала она, пусть бы сыном одарила. Не будет его, Некраса, в яви и ладно. Станет приходить дух его к костру поминальному, прислоняться теплым и мягким перышком к Медвяне, к сыну Звану. Будет смотреть, как растёт и крепнет семечко его, и в нем жить продолжит.
Мыслями окреп, кулаки сжал и уготовился в схватке страшной, а там кто знает, может и последней.
— Меч-то есть у тебя, балагур? Или супротивника своего защекочешь до смерти? — куснул словцом Радомил.
— Не твоя печаль, Рудный. Ты уж стой, да издали любуйся, коли самому тяжко стыкнуться, — ответил Некрас и двинулся к Радиму: тот уж меч вытягивал.
Местька сразу к Некрасу бросился, залопотал, затрепыхался, все жалел, что сам не вышел.
— Тихо ты, докука, — Радим остановил кудрявого. — Некрас, свезло тебе. Глянь, мужик-то дюжий, а шея и морда красные. Пил вечор, не инако. Он тебя на клинок-то не подпустит, не жди даже. Ты скачи вокруг него козлом, он и упыхается. А там уж… Приглядывай, как с дыхалки собьется, так и коли. Куда попадешь, все на пользу. Уразумел ли?
Некрас только головой мотнул, принял меч и нож из рук Радима, услыхал, как мать завыла тихонько.
— Сыночек мой, кровиночка моя…Куда ж ты? — плакала, жалела.
Деян зубы сжал и промолчал, только кивнул сыну, мол, делай, что должен, и будь что будет.
В круг Некрас вошел уж серьезным, суровым. Кинул взгляд на Медвяну: та ладонями личико светлое закрыла и заплакала. К ней Званка подскочила, подружайка, обняла за плечи и по голове гладила.
— Меч с ножом? Твой сказ, Квит? — Ладимир молвил строго, нешутейно. — Добро. У Рудного меч токмо? И то добро. Стыкуйтесь. Кровь рассудит, кто правый, а кто нет.
Все смолкло для Некраса, не стало ни солнца, ни неба синего. Людей не видел, забыл обо всем, кроме медовой. То и придало сил, окрылило наново. Совсем уж было повернулся к ратному, меч взял на изготовку, да зацепился взглядом за волхву Всеведу. Поблазнилось, что глаза ее рысьи блеснули рыжим золотом — чудным, странным. Долго-то смотреть не стал, сей миг забота иная. И не какая-то там, а блескучая, железная: меч у ратного длинный и рука твердая.
Дружинный ударил первым! Взвизгнул меч, полыхнул холодным блеском на солнце ярком, и ударился о другой, такой же. Сдюжил Некрас удар первый, опасный. И запела сталь, и танец начался древний, ратный. Не на жизнь, а насмерть. Кружили, звенели мечами, полыхали силой…
Сильный ратник, матёрый и умелый, то Некрас понял. Но и иное разумел — не ждал воин умудренный, что простой купчина махаться умеет хоть сколько-нибудь. Хотел нахрапом взять, испугом подкосить, да не вышло. Засторожился воин и пошел хитрым кругом опричь Некраса, все мечом достать хотел и достал! Рукав рубахи красным стал, кровь потекла не шибко, но силы-то забирала с собой, уносила в навь первый привет, мол, жди, скоро гость к тебе.
Понял парень сей миг, что живым остатся сможет не иначе как по большому везению. Подобрался и ответил!
В голове билось — сына бы, только бы сына дали боги: зеленоглазого, крепкого. Чтобы жила медовая, радовалась яви солнечной, счастливилась. Чтобы жизнь ее долгой была, беззаботной. А он уж подождет любую свою, попечалится век, а потом обнимет и никуда не отпустит. В яви не сложилось, так в нави вместе будут.
Искры сыпали мечи, пели песню свою горькую. Толпа стонала, охала, ждала конца кровавого. А Некрас молил богов, молил…
Останься, любая, живи
Из-за меня не лей ты слёз
К себе ночами не зови
Меч ворога меня унес
За яви грань, и в пустоту
Где нет тебя, лишь только пыль
Я стану ждать свою мечту
Всё в нави превратится в быль
Мы вместе будем по лугам
Бродить вдвоем рука в руке
Не здесь, не здесь, а только там
Мы снова встретимся в реке
В реке Времен, себя яви
Я буду ждать на берегу
Лишь сына Званом назови
Я буду знать, и ждать смогу
Меня ты помни, не грусти
Не омрачай печалью глаз
Пришел конец тому Пути
Что боги дарят только раз…*
Очнулся от боли, что ожгла сильно плечо — подрезал ратный, не сжалился, но и уставать начал! Прав был Радим, ох как прав! Некрас будто воздуха глотнул наново, глаза раскрыл и пошел на воина.
Махал так, что жилы пели! Но не остановился, не сплоховал! И дождался своего мига заветного…
Ратный сбился с дыхания, голову назад отклонил, меч отвел дальше нужного, а Некрас тут, как тут. Припомнил стык с ушкуйными на насаде, да и треснул что есть мочи рукоятью меча по зубам, а уж потом, когда ратный запрокинулся, воткнул нож в горло…
Гвалт такой поднялся, что впору уши затыкать, Некрас и дернул головой, отвел глаза от воина. Тот не захотел в одиночку в навь уходить, взмахнул мечом и проткнул Некраса. Сам упал, меч на себя потянул. И потекла кровь алая, согрела бок, ногу, да в сапог закапала…
А Квиту не до того вовсе! Вышел правым, на ногах стоять остался! Будет жить медовая, и не бесчестной сиротой, а гордой Лутак. Кровью смыл с нее все беды: и былые, и грядущие.
От автора: Стихи мои. Прошу не судить строго:) Я не поэт, увы:)
Глава 31
Горит лучинка, потрескивает, освещает малую гридницу, стол небольшой, лавки и женщину: печальную, заплаканную. Сидит Видана рядом с сыном, что уж второй день глаз не открывает, не ест, не кличет мать ласково. В беспамятстве слова роняет и все о ней, о Медвянке Лутак. Бормочет, зовет гадину. Все берег Молога поминает, твердит о дне счастливом.
Ночь темная, ветреная. Псы и те примолкли, утра ждали. И Видана ждала… Богов просила, за сына единственного, за мужа любимого. Вспоминала женщина день дурной, страшный. Как упал Некрасушка на землю, кровью залился, как бросилась к нему девка проклятая: рыдала громко, марала наряд бесценный. Видана не снесла, лютой псицей налетела, оттащила от сына, кричала и ругалась, гнала непутёвую.
Деян, постарев вмиг, к сыну кинулся, тянул с земли, а у самого рана-то отворилась, кровью пошла. Подскочили ближники подняли на руки в дом снесли. Следом бежала проклятая Лутак — коса распутана, запона в крови — плакала, скулила, что собака болезная. Все норовила в дом пойти, Некраса увидеть. И тогда не пустила Видана! Толкнула с крыльца, и дверь захлопнула, углядела только, как упала Лутак в пыль, обронила с гладкого лба очелье богатое да и замолкла.
