Виктор не нашелся что ответить — так нелепо выглядела ситуация.
— Они ведь не виноваты, — чуть укоризненно сказал мальчик. — Их вернули в мир, заставили думать и двигаться — когда они уже умерли. Им и так не досталось вечного покоя — так пусть достанется просто покой. Серые Пределы не дают им выйти и вредить живым. А живые… живым все можно. Они ходят за Предел, неживых добивают, снимают с тел украшения, кольчуги, оружие. Воруют всякое… у мертвецов там свои поселки, всякие странные вещи… нам-то и незачем, а все равно воруют… Вот на севере, где Пределы через городок прошли, монахи целый институт организовали. Ходят через Предел… изучают.
В его голосе послышалась обида.
— А там же наши, все наши! И люди, и эльфы, и гномы. Они не виноваты, что была битва, а потом их снова подняли из мертвых. Там мой прадед где-то… там последний эльфийский правитель и гномий совет… Стражи как могут народ попугивают. Мы… — это «мы» прозвучало так, словно мальчику было лет триста, — тогда специально остались. Клятву дали, что раз предали братьев, не дали им умереть, так теперь будем защищать. И защищаем.
— Поэтому твой отец разбойничал? — не удержался Виктор. — Чтобы отпугивать от Пределов?
Мальчик опустил голову. Тихо сказал:
— Нет… не только. Для этого тоже… но у нас тяжело жить. Зверья почти нет, и земля не родит — Пределы рядом. Жить чем-то надо…
— Я понимаю, — сказал Виктор. Через силу, потому что не мог, все равно не мог оправдать разбойников. Никогда ему не хватало доброты, чтобы понять уличную гопоту или благообразных казнокрадов, разваливших страну. И здешних разбойников оправдать он не мог — несмотря ни на что.
— Вы все равно на нас сердитесь, — сказал мальчик. — Я знаю. Вы сердитесь, но только простите отца.
— Я простил. Честное слово. — Эти слова дались легче, искреннее, и Ярослав благодарно кивнул.
Виктор встал, прошелся по купе, открыл бар и порылся в бутылках. Выбрал кувшинчик попроще — вдруг за все это придется еще платить? — бокал и вернулся за стол.
Напиток был божественным. Не бренди, как он вначале подумал, а крепчайший сладковатый ликер, в чьем вкусе угадывались десятки трав. На кувшинчике были выдавлены какие-то руны. Наверное, эльфийский напиток?
— Когда будет станция, ты сойдешь, — велел он.
Мальчик молча кивнул.
— Посмотришь, чтобы Предельника похоронили как положено. И вернешься домой. Кто там у тебя остался?
— Никого.
— Не пропадешь? — помолчав, спросил Виктор. Нельзя позволять мальчишке увязаться за ним, поддавшись жалости.
— Не пропаду.
— Хорошо. Я посплю. Когда будем подъезжать к станции — разбудишь.
Мальчик кивнул:
— Еще не скоро. Мы Пределы огибаем.
Виктор глянул в окно, словно можно было в лесном море обнаружить грань между миром мертвых и миром живых.
А ведь и впрямь — можно!
Это было почти неощутимое, неявное — и все же несомненное присутствие Силы. Будто пронесся через лес бурный поток — и деревья слегка присели, покосились; будто промчался шквал, изломав, скрутив ветви; пролетел быстрый верховой пожар, опалив, обуглив верхушки; взвилось облако пыли, навечно осев на листьях. Тянущаяся через лес полоса, тонкая, почти неприметная — и до сих пор, несмотря на сотни прошедших лет, живая. Барьер, граница. Серый Предел.
— Именем Четырех Стихий… — прошептал Виктор.
Опять наступило, нахлынуло — он уже не был собой или не только собой был…
— Воздухом и огнем, водой и землей — вечными силами отделяю вас от живых…
Поезд тряхнуло. Мигнули лампы. Мальчишка уже не сидел на кресле, он сжался в углу, с ужасом глядя на Виктора.
— И ставлю Серый Предел между вами и теми, кому лишь предстоит умереть…
И тут — ударило еще сильнее. Контрапунктом. Заволокло сознание. Провал, водоворот, вихрь, пламя…
Последние. Двое последних. Уже ощутивших его силу, уже догадавшихся, что даже им — не устоять. Пылающий лес, ливень льет с серых небес, но шипит, испаряясь, не в силах коснуться размокшей почвы. А он идет сквозь огонь — ему дана эта власть, даны силы противостоять всем стихиям.
И двое последних понимают это.
Небо больше не держит их, воздух подламывается под крыльями, и ливень прижимает вниз, и земля расходится под чудовищным весом чешуйчатых тел, и смертоносное пламя, так послушно испепелявшее врагов, теперь грозит взорваться в пасти.
Значит — они встретят его в человеческом облике.
Значит — и он настигнет их как человек.
Расплата. За тысячелетнее господство, за ярость и непреклонность, за нежелание поделиться хоть капелькой власти, за самомнение и гордыню.
Он выбран — и он станет знаменем новой эры. Вестником свободы.
Лес расступается, мелькает вдали полоска реки — и на берегу он видит последних. Мужчина и женщина, мужчина — в черных латах, женщина — в разорванной тунике. Ей досталось больше в скоротечные моменты схватки в небесах.
Мужчина в черных латах идет вперед, навстречу ему. Лицо наглухо закрыто решетчатым забралом шлема. Ладонь сжимает рукоять меча. В голосе усталость — но не страх и даже не ненависть. По крайней мере они умеют проигрывать достойно.
— Зачем ты преследуешь нас? Мы уходим. Мы уже на Тропе. Вы хотели свободы? Берите ее…
В словах есть правда, но время милосердия ушло.
— Вы уйдете в никуда. Ибо я — Убийца Драконов.
Мужчина достает меч. Может быть — он еще верит в победу. А может быть — ищет красивой смерти…
Это прошло. Так же быстро, как и началось, оставив лишь гудящую тяжесть в голове и слабость в руках. Поезд покачивался на рельсах, за окном, утонувшая в лесах, тянулась незримая граница.
— Что со мной, а? — то ли мальчика спрашивая, то ли к себе обращаясь, сказал Виктор.
Вот только сын Предельника не знал ответа. А уж сам Виктор — тем более.
Однако паренек старался.
Казалось, что мальчик старательно подбирает слова, пытаясь высказать как можно проще нечто, ему прекрасно понятное и никогда не требовавшее объяснений.
— Маги живут в кланах, на берегу океана. Человеческие города им не нужны. Есть Стихийные кланы. Их четыре. Они главенствуют в мире.
— Понимаю. Это мне уже говорили.
— Есть кланы Звериные, — Ярослав дернул плечами. — Оборотни. Они способны перекидываться… обращаться в животных. Они слабее, но их сила тоже велика…
Он явно собирался продолжать. Много ли, мало ли знал сын несчастного Предельника — но сейчас это было явно чересчур. Из глубины вновь поднимались разрушительные видения — и огонь, и вода, и рушащиеся горы, и сметающие все смерчи. Виски рвануло болью — на миг показалось, что голову насквозь пронзила стрела.
