Весь остаток места в ее сердце и мыслях занимали мечты о свадьбе. Свадьбу решили отложить до месяца кресеня, но сговор, по настоянию Медвянки, устроили через день после возвращения из поездки — однажды пожелав чего-то, она не терпела откладывать исполнение своих желаний. При послухах — Вышене, Верехе и Обереже — Медвянка подарила Явору свой браслет и сожгла кусок кудели со своей прялки в знак того, что ее девические работы в доме родителей кончены и дальше она будет работать только для дома будущего мужа. Девушки-подружки по обычаю сводили ее в баню, и после бани Медвянка навсегда сняла с головы девичью ленту, которая не пристала нареченной невесте. Песни при этом пели грустные, но сама Медвянка нисколько не разделяла этой грусти — смерть в девицах и возрождение в женщинах — женой Явора! — теперь были ее самым сладким мечтаньем.
От сговора до свадьбы невесте полагалось сидеть дома, опасаясь сглаза и порчи, но от этого условия Медвянка отказалась. Каждый день она неизменно провожала Явора в обходах города, и подаренный им перстенек защищал ее от всякого зла, как золотой щит самого Яровита.
Счастье Медвянки было вполне безоблачным, но Явор, хотя и любил ее сильнее и глубже, не мог так же безоглядно радоваться. Казалось бы, он по заслугам получил счастье, о котором горячо мечтал не один год, — не только обручье, но и любовь девушки, единственной для него Девы на всем белом свете. Всякий на его месте считал бы себя любимцем судьбы и богов и не думал ни о чем другом. Но рассудок и опыт говорили Явору, что орда вот-вот будет здесь, и он гнал прочь мечты о свадьбе.
Гриди тысяцкого целыми днями обходили Окольный город, следя, чтобы среди беспокойных беглецов не было ссор и непорядков, оберегали покой белгородцев и их добро. Медвянка не уставала расспрашивать пришлых, всякий час обогащаясь тревожными слухами. Не раз ей довелось посмеяться, слушая в пересказе из десятых рук повесть о своей поездке в Мал Новгород, когда рассказчик, неведомо от кого услышав ее на торгу или в дороге, и сам не знал толком, о ком идет речь. У страха глаза велики — о встрече белгородского дозора с хазарским купцом в округе рассказывали как о великом побоище вроде прошлогоднего Васильевского.
Приближался полдень, из дворов Окольного города здесь и там выбирались старушки с лукошками или выскакивали дети с узелками, в которых были хлеб, сыр, лук и другое нехитрое угощенье для работников на валу. Среди прочих направлялась к воротам города и Зайка с лукошком в руке. Она тоже, как и сестра, не охотница была помогать матери по дому, но поручения с выходом куда-нибудь выполняла безотказно. Ее занимало все: и здоровущий лист лопуха под чужим тыном, и сорока на крыше, и щенок возле чьих-то ворот. Вертя головой, она прислушивалась к обрывкам тревожных разговоров женщин.
— А слыхали, почем нынче в Киеве жито? Все запасаются. Мой-то даве ездил, едва отпросился…
— А вы змея огненного видали в небесах, что в новогодье был? Сие завсегда к беде!
— Беда у нас одна завсегда! Видали, уж половину Ратного конца под всякую бежь отдали.
— А кормить их чем? Весь свет от своих запасов не накормишь, самим быть бы живыми! Наплачемся еще от безбрашна!
После безлюдья в городе за стенами его народу казалось великое множество, как на киевских торгах. Мужики, парни, даже отроки и женщины покрепче копошились на валу и в оврагах, тянули волокуши, кидали землю. Всюду мелькали деревянные лопаты, окованные по краю железом, взмахивали руки, как серые крылья, поднимались и опускались головы с ремешками через лоб.
Глянув на небо, воротник застучал колотушкой в било. Работники оставили лопаты и потянулись к Рупине мыть руки и лицо, к каждому спешили его домочадцы с узелками. Зайка вприскочку направилась к маленькому рогожному шатру, который ставил себе на пригорке старший городник, чтобы можно было хоть недолго передохнуть в тенечке от беспокойных и утомительных трудов. Конец весны выдался теплым, в середине дня солнце припекало жарко, и даже неугомонный в работе Надежа был рад укрыться от него, дать отдых рукам, глазам и голосу. Вокруг шатра сидели на траве отдыхающие работники, словно стая серых и белых гусей на зеленой лужайке.
В шатре рядом с хозяином сидели Вереха и Добыча. Хотя затея замочника не принесла ему того, ради чего он старался, — его людей не только не отпустили с вала, но и забрали остальных, — он, однако, не обиделся на Надежу, а остался с ним в дружбе: всегда пригодится дружба человека, к которому милостив сам князь. Обижался он только на то, что Медвянку выдают за Явора, лишив его такой завидной невестки. Поэтому он кисло нахмурился, увидев младшую дочь Надежи, — она оставалась теперь единственным средством породниться с го-родником, но когда ж она еще подрастет!
— А, вот и красавица твоя! Меньшая! — воскликнул Вереха, чем доставил немалое удовольствие Надеже. — А старшая где? Опять подалась печенегов ловить?
— С женихом пошла, — ответил Надежа, посветлев лицом от приятного воспоминания. Мысли о будущем удачном замужестве Медвянки скрашивали ему отдых, и он готов был со всяким поделиться этой радостью. — Мне теперь страшиться нечего, такой родич меня и семейство мое от любой напасти убережет.
— Дали бы всем боги!
Стараясь перед взрослыми, Зайка постелила на траве полотняную скатерть, как учила мать, вынула из лукошка горшок каши, миску творога, каравай хлеба и жбанчик кваса, разложила еду на скатерти, обтерла платком ложку, с поклоном подала ее отцу и сложила руки, ожидая, не понадобится ли ему еще чего-нибудь. Краем светло-карего глаза она лукаво наблюдала за лицами старших — хорошо ли сделано, похожа ли она на взрослую девицу?
Надежа и Вереха засмеялись.
— Иди, скачи, Зайка серая! — отпустил ее отец. — Ах, разумница, вот-вот и за тобою сваты придут!
Довольная Зайка вприпрыжку пустилась по лугу. Проскакав немного, она наткнулась на знакомца — Радчу. Надежа и Добыча нередко ходили друг к другу в гости, и Зайка хорошо знала Добычиного младшего сына. Можно даже сказать, что они дружили. Зайка не была робка, а Радча не был заносчив и не считал ниже своего достоинства разговаривать с ребенком. Они могли подолгу болтать со взаимным удовольствием, хотя Радча, конечно, в этом себе не сознавался.
Во время всеобщего сбора на вал даже любимому сыну старшего замочника пришлось возить землю. Устав от непривычной тяжелой работы, Радча дремал на травке неподалеку от шатра, повернув к небу спину и опираясь лбом о подложенные руки. Прыгнув еще раз, Зайка приземлилась на корточки возле Радчи и громко квакнула. Конечно, он догадался, кто приветствует его таким образом, но не подал вида. Тогда Зайка сорвала травинку и пощекотала у него за шиворотом.
