— Ишь, разоспался! — подражая матери, воскликнула она. — Хороши ли сны видятся?
— Куда уж лучше! — Радча выдернул травинку и перевернулся лицом вверх. — Снится, будто лежу я дома на перине, махать лопатой никто меня не неволит и никакие девки ко мне не пристают…
— Ага, и тебя запрягли! — с торжеством воскликнула Зайка и тут же добавила жалобно: — Ты на батю-то обиды не держи — от Змея-то страшно!
— Да я что? — Радча открыл наконец глаза и посмотрел в небо, затянутое быстро бегущими на ветру серыми облаками. — Хорошо сегодня, солнце не печет… Я и не в обиде. Как травень — так все за лопаты да на валы. Мы привычные.
— А правда, что змея видели в небе? Я слышала, бабы говорили.
— Я не видал, — ответил Радча, равнодушный к бабьим разговорам. — Вон, глянь, не змей летит?
Не поверив ему, Зайка перевела, однако, взгляд на небо. Прохладный ветер быстро тянул по небу облака, и с полуденной стороны наползала большая темная туча. С порывом ветра вдруг пронесся над землей свежий, волнующий запах близкой грозы. Разом пригнулась и заколыхалась, как рябь на воде, буйная трава по гребням оврагов, ветер задувал волосы в лица сидящих людей. Трава захлестала по щекам лежащего Радчи, и он приподнялся на локтях.
— Э, вон нам и подмога! — сказал он. — Вот твой батя будет рад!
Прижимая ладонями выбившиеся из косы пряди, чтобы не лезли в глаза, Зайка посмотрела на дорогу. По стугнинской дороге к воротам Белгорода приближался обоз из пяти или шести двухколесных повозок-колов — видно, целая весь поднялась с места. В колах были уложены узлы, мешочки, бочонки, сидели дети и старухи. Позади некоторых повозок были привязаны коровы, мальчишки гнали овец и коз. Рядом с повозками шагали мужики в серых рубахах и портах, женщины в холщовых повоях и толстых шерстяных плахтах.
— А это откуда? — увидев их, закричали белгородцы с пригорков. — Что за гости к нам?
И у каждого в сердце вспыхнула жгучим огоньком постоянно тлевшая тревога — не несут ли эти беглецы весть о подступающей орде? Хотя их пожитки были старательно увязаны и уложены, что говорило о бегстве не поспешном, белгородцы ждали эту весть, готовы были услышать ее от любого гостя, входящего в городские ворота. Все бросили еду и разговоры, многие поднялись со своих мест и поспешили навстречу беглецам'.
— Из веси мы, — отвечал на многочисленные вопросы шедший впереди всех высокий худой старик с жидкой полуседой бородкой. — Приютите, не оставьте печенегам на разоренье!
— Видали печенегов?!
— Покуда не видали, сохрани Перуне и Велесе, да и повидать не хочется!
— Поезжайте в Ратный конец! — посоветовали ему. — За воротами спросите, люди укажут. Тиун там, он вас на постой определит, с ним и разочтетесь!
Белгородцы повеселели, убедившись, что этих людей сорвали с места только слухи о близкой беде, но еще не сама беда. Работники вернулись к своим припасам и беседам — все о том же, — а довольный старик повел своих родовичей в ворота. Жителям плетеных из лозняка хаток Белгород казался неприступным, как сам Перунов Ирий, и, благополучно добравшись сюда, они считали себя спасенными.
— Вся округа сбегается! — сказал Радча, провожая их глазами. — Видела, лошади еле ноги переставляют, — издалека!
— Где же они все поместятся?
— Да у нас не тесно. На то и городили такие стены, чтобы внутри всю округу схоронить можно было… Да как бы дождь не зачался…
Зайка вслед за ним снова посмотрела на небо. Темная туча придвинулась ближе, очертания ее изменились, она вытянулась, спереди обозначился выступ, похожий на голову с широко раскрытой пастью. Зайка содрогнулась — так похожа была эта туча на того самого змея, которого все ждали с такой тревогой.
— А ну подымайся! Быстрее, пока не полило! Шевелись! — покрикивали вокруг городники и торопливо гнали работников на тот участок стены, где оставалась не закрытая дерном свежая подсыпка — ее нужно было укрепить и прикрыть, пока потоки дождя не размыли ее и не погубили дневную работу.
— А ну беги домой! — Радча резко вскочил и за руку поднял с травы Зайку. — Вымокнешь, мать забранится!
— А ты как же?
Перекрывая их голоса, по небу раскатился первый, далекий еще, удар грома. Перун проснулся; бог-повелитель грома и дождя снова шел в земной мир. Его весеннее пробуждение всегда встречали ликованием, приветствовали дождь, лучший дар Отца-Неба Матери-Земле, обещание урожая и благополучия. Но теперь все было иначе: в весеннем громе белгородцы слышали грозное предупреждение Бога-Воителя, звон тревожного била — идет беда! Поднимая лица к небу, белгородцы пониже нахлобучивали шапки, кто крестился, кто шарил на поясе громовую кремневую стрелку или огниво — Перунов оберег. И каждый шептал молитву к Небесному Воину, прося его отвратить беду, укрыть своим щитом город на краю печенежской степи.
А гроза надвигалась: тянуло холодом, потемнело, словно земной мир прикрыли чугунной крышкой; степная трава тревожно билась на ветру, будто рыдая. Напуганная Зайка поспешно кое-как собрала горшочки и скатерть в лукошко и побежала в город, спеша укрыться от близкого дождя. У ворот она обернулась: черный змей простирал свои крылья почти над самым Белгородом, под небом раскатывался его грозный рык, быстрыми всполохами сверкало жгучее пламя в его жадной пасти.
* * *
Дождь скоро прошел, ветер унес тучи дальше на север так же быстро, как и принес. Белгородцы постепенно потянулись по домам: работа на валу была окончена, теперь только плотничьи дружины укрепляли бревенчатые заборола.
У колодца на углу двух улочек Окольного города собрался народ. Колодец всегда был местом, где можно на людей посмотреть и себя показать, услышать новости и толком обсудить их. А в ожидании набега поговорить было о чем, и всякий ходок по воду не скоро возвращался обратно.
— Что-то ты, Громча, отощал! — насмешливо говорила старшему сыну Меженя одна из девушек, зеленоглазая рыжая Егоза. После многодневной тяжелой работы на валу Громча был вял и хмур.
— Отощаешь с такой жизни, — с сонной угрюмостью ответил он и сплюнул в прибитую дождем пыль. — Иные-то только на всполох на вал пожаловали, а мы-то с самого почину там спину гнули.
— Гляди, ведро не донесешь! Не пособить ли? — со снисходительной насмешкой бросила ему Калина, дочь Шумилы, — рослая, краснощекая, боевая девица. Она без труда носила на коромысле два ведра вдвое больше обычных, и кузнецы шутили, что она порою заменяет отцу захворавшего молотобойца. На валу она работала наравне с отцом и его подручниками и даже усерднее их, поскольку боги наградили ее не только мужской силой, но и женской выносливостью. Все парни побаивались ее, и даже в нынешнем озлоблении Громча только кольнул Калину угрюмым взглядом и отвернулся.
