Но есть тут одно сомнение. Померла вроде Наталья и хоронили Наталью, а вот Нинка на похоронах какая-то не такая как всегда была. Прямо сама как покойница, хотя, если по правде, сестры очень дружны были, а что до схожести – так они иногда нарочно всех путали, молчали: пока не заговорит – толком и не поймешь которая.
Для начала я поехал на кладбище. На свежей могиле пока еще ничего не установили – земля должна осесть, но стояли венки, временный деревянный крест с табличкой и фотография. Фотография могла принадлежать любой из сестер, я их пока не настолько знал, чтобы различить. На табличке значилось «Н.Н. Ладыгина», что одинаково подходило к любой. То ли мать это сделала намеренно, то ли для временного креста больше и не требуется. Во всяком случае сомнение по поводу того, кто умер, у меня осталось.
Ну вот, кажется, я мог поздравить себя с удачей. Как минимум – с новой версией. На горизонте показался если не сам браслет работы великого гнома Вацурина, то по крайней мере след к нему – человек, который должен был знать, которая девушка умерла и зачем или за что ей давали браслет.
С кладбища я поехал к Вере Архиповне Ладыгиной. Она была дома. И очень похожа на фото дочки, просто одно лицо. Вот только по молодости она, может, и выглядела девушкой-цветочком, а со временем превратилась в целую необъятную клумбу. Это сравнение – для любителей природы, для других – ее можно было бы сравнить с фортификационной башней, оснащенной ронделями. Такая могла бы заткнуть любую вражескую амбразуру одной левой. Вид на хозяйку и – сквозь оставшуюся для обозрения щелочку дверного проема – на вешалку показывал, что денег от ее бывшего хватило не только на обучение дочек и их съемные квартиры.
– Здрасссьте, – с напускной профессиональной легкостью сказал я, двигаясь в атаку на рондели застывшей в дверях хозяйки, – страховая компания «Медполис-Арбатов». Могу я видеть Нину Николаевну Ладыгину, прописанную по этому адресу? Простите, это вы?
– Ну, – неопределенно сказала она, расплываясь в напомаженной улыбке. Ей польстило то, что ее приняли за дочь. – И чего?
– Оформление получения страховки, – казенным голосом сказал я. – Два миллиона. Документики все попрошу.
– Чего? – Она вскинула брови и сложила губы в бантик. – Что-то я вас не понимаю. Ну, заходите, раз пришли. – Хозяйка повернулась к мне тылом и отплыла в сторону, чтобы закрыть за мной дверь. Уж не знаю, какой хозяйка была в молодости, но мои смутные представления о предпочтениях гномов заколебались. Если спереди хозяйка была оснащена ронделями, то архитектурные формы сзади были целыми бастионами.
Комната была обставлена дорого и вне единого стиля. Мебель, музыкальный центр, телевизор – все было от дорогих иностранных фирм, разных материалов и стилей. Гномы здесь явно не работали. Хотя – я еще раз обозрел достопримечательности хозяйки, – возможно, я до сих пор судил о гномах только по детским книжкам, где все они – специалисты, занимающиеся горной металлургией и кузнечным и ювелирным ремеслами. А ведь должны быть еще всякие там гномовские чиновники, учителя, врачеватели, охранники и прочие. И возможно, что художественный вкус у гномовского королевского советника такой же, как у нашего обобщенного Черномырдина-Касьянова вне их команды дизайнеров. И он даже в кепке ходит как Ульянов-Лужков.
Нас на бабу променял!..
Хор промененных
– Я мать Натальи и Нины, – сказала Вера, усадив меня за стол, покрытый поверх пластиковой клеенки кружевной скатертью. – Что вы там говорили про два миллиона, которые мне достаются после покойной дочки по страховке?
– Вам – ничего, – сказал я. – Ваша дочь Наталья за неделю до смерти застраховалась в пользу сестры Нины. Нам сначала в Арбатове милиция сообщила, что cмертный случай произошел в результате самоубийства, а в таком случае страховка не выплачивается. Но вчера позвонила девушка и сказала, что у нее есть документы о признании смерти не самоубийством, а следствием несчастного случая, неправильного обращения с медикаментозными препаратами. Нина прописана по этому адресу. Как мне ее увидеть? Если у нее такие документы есть, то пусть срочно оформляет заявление в течение недели, а то потом только через суд.
Вера законов не знала (естественно, кто ж у нас их читает?) и сразу пошла красными пятнами и заголосила.
– Ах, она… худая! Хочет все сразу: и рыбку съесть и на… сесть! Ей, значится, все, а родной матери – шиш с маслом! Ну, Наташка, ну, сволота! Зря я умных людей не послушала – аборт от этого уродца не сделала!..
Я с интересом слушал комментарий.
– И что вас так огорчает? Ведь родная дочь деньги получит.
Вера покосилась на меня с подозрением.
– Ну, это… Могла бы Наташка предупредить. И на родную мать записать. Или хоть в пополаме. А ведь ей еще двадцати одного года нет, значит, деньгами я распоряжаюсь?
– Нет, – огорчил я Веру, – это в Англии с двадцати одного деньгами распоряжаются. А у нас с восемнадцати без ограничений, а по решению суда могут и раньше.
Упоминание про суд ей не понравилось. Впрочем, это в США все судятся постоянно, а у нас люди нормальные: любой суд за версту обходят.
– Так мне-то что с того, что у Наташки деньги? В смысле, что Наташкины деньги получит Нинка?
– Если вы дадите мне ее адрес, – сказал я ласково и убеждающе, как просят собаку или ребенка отдать нужный предмет, – то я попрошу ее написать заявление о выплате страховой суммы. А уж она приедет к вам за бумагами о смерти, и тут вы договоритесь. У нее ведь нет этих бумаг, верно? А у вас нет страховых бумаг, правильно? Значит – договоритесь. А нужно все срочно, а то неделя кончается.
В конечном счете Вера Архиповна мне поверила и – со всей ее неохотой и подозрениями – написала Нинин адрес. Ехать в Москву немедленно самой и устраивать там разборки ей не хотелось, и она положилась на мое прекраснодушие.
Добираться до Москвы на вечер глядя я не стал. Был, конечно, риск, что мать позвонит дочери, а та начнет отпираться, что ни о какой страховке не знает. Но это тоже меня не очень пугало: в этом случае мать просто сочтет, что дочка скрывает правду о деньгах.
Спал я плохо. Ночью мне снились плавающие и танцующие огни, слышалась далекая музыка поющих садов гномовского Заречья, и я просыпался в холодном поту от ужаса, что перенесусь в другое измерение прямо во сне. В конечном счете я включил торшер и спал при свете, чтобы, просыпаясь, сразу увериться, что я дома, а не щупать лихорадочно в темноте край кровати. Еще меня в полусне тревожили другие измерения. Эльфов я видел на картинках в книжках, но чем они занимаются – воображал себе очень смутно. Леприконов представлял как нечто среднее между гномами и эльфами. Хоббитов, троллей и гоблинов я знал, но только от знакомых толкинистов и из кино. Название «баньши» слышал, но как они выглядят, даже придумать не смог. Еще смущали упоминания гномов-охранников о вампирах и каких-то кровках. Неужели есть целый мир вампиров? И чем они тогда там питаются? И – кровки. Я всегда думал, что выражение эльф-полукровка означает, что он наполовину эльф, а наполовину кто-то другой, человек, например. Как-то слово «кровка» прозвучало одинаково неприятно и у Сисякина, и у гномов. Я дал себе слово, что в ближние дни доберусь через Соколова или Бочарева до служебных библиотек и почитаю там о малых народцах все, что мне разрешат.
