— А остальные? Они так же уверены, как ты? Они будут продолжать?
— Большинство — да.
Мы долго смотрим в глаза друг другу.
— Хорошо, — говорю я.
Прежде чем развернуться и уйти, я успеваю заметить проскальзывающее в ее глазах удивление. Нити стратегии предстоящего боя сплетаются в моем мозгу в единую сеть. Это безумный план, не похожий ни на один из тех, что воины Джойи Д'Арена пробовали ранее.
Он никогда не сработает.
Потолок нашей хижины сияет яркой охрой в свете свечей. Я гляжу на него, не способная заснуть из-за идей, пульсирующих в моей голове. Дыхание Умберто ровное и ритмичное. Он, наверное, уже спит.
— Я хочу собрать людей, — пробалтываюсь я. — Всю деревню.
Умберто вздрагивает, переворачивается на бок и, зевая, спрашивает:
— Правда?
— Правда. — Я изучаю его лицо, пытаясь найти знаки одобрения или осуждения. Он очень симпатичный, вдруг понимаю я, у него красивые скулы и блестящие волосы.
Он моргает, глаза сонно слипаются, он потирает щетину на подбородке.
— По какому поводу?
— Поговорить о войне, у меня есть кое-какие идеи.
— Обратись к отцу Алентину. Он собирался провести молебен для всех нас. Дети во все глаза смотрят на него.
— Хорошая мысль.
Умберто снова зевает, затем переворачивается на спину и закрывает глаза рукой.
— Ты думаешь, они прислушаются ко мне? — спрашиваю я.
— Да, принцесса. — Он смотрит на меня снизу вверх. — Ты — Носитель, и они точно к тебе прислушаются.
Он закрывает глаза.
— Ты все еще думаешь, что кто-нибудь попробует вырезать камень из моего тела?
— Я сам могу, — бубнит он.
— Что?
— Если ты не дашь мне поспать, я вырежу его сам.
К счастью, на его лице появляется ухмылка, и я облегченно вздыхаю.
— Спокойной ночи, принцесса.
— Зови меня Элиза.
— Прости. Спокойной ночи.
Алентин соглашается созвать собрание, но просит нас подождать.
— Мы только что отправили разведчиков, вдруг есть еще выжившие, — объясняет он. — Подождем их возвращения.
Я не могу спорить, хотя меня не радует перспектива провести несколько следующих дней в состоянии постоянно растущей нервозности. При дворе ко всем обращалась только Алодия. За исключением нескольких тостов я предпочитала прятаться где-нибудь сзади. Это должно было быть чем-то другим. Почти пятьдесят сирот не должны меня напутать. Это ведь совсем не то же самое, что стоять перед Золотой знатью Оровалле, пока она изучает сморщившуюся на моей талии ткань или шепчется о том, как много я ем.
Я — Носитель, напоминаю я себе. Я представляю надежду этих людей.
Я понимаю, что не могу сидеть спокойно так долго, поэтому прошу Косме научить меня обращаться с сон-травой. Она недоверчиво щурит глаза, обдумывая мою просьбу. На мгновение я вспоминаю лорда Гектора, как за его спокойным выражением лица скрывалось кипение мыслей. Мне грустно думать о нем и Алехандро с Хименой, ищущих меня, озабоченных тем, что со мной случилось. Я бы хотела, чтобы у меня был способ послать сообщение в Бризадульче.
— Я научу тебя.
— Спасибо. — Ее ответ удивляет меня.
Она ведет меня через северный холм в небольшую долину. Сегодня очень жарко, и ветер каждым резким порывом заносит песок в рот.
— Сон-трава растет в тени, — говорит Косме, — обычно в мягкой почве, но не всегда. Ищи ее около валунов, с восточной стороны.
Она показывает на небольшой кустарник с широкими бархатистыми листьями цвета морской волны.
— Дважды год она дает маленькие желтые ягоды. Они ядовитые, но листья полезные. Я даю слабый отвар раненым, чтобы они могли поспать.
Она срывает несколько листьев мягким точным движением.
— Не вытягивай корень. Листья вырастут на следующий год.
Я повторяю ее движение и собираю несколько листьев, влажных на месте отрыва от ветки. Они слабо пахнут корицей.
— Чем ты усыпила меня? Это был не чай, и сработало быстро.
Косме кивает.
— Сон-трава содержит очень много влаги. Если возьмешь самые толстые листья, — она срывает большой лист и машет им у меня перед носом, — выдавишь из них влагу, а потом высушишь — получишь порошок, и если человек его вдохнет, то заснет на несколько дней.
— Как я.
— Как ты.
— От этого можно умереть?
— Бывало. Очень концентрированная доза может и убить. Если мы соберем ягоды, то, я думаю, я смогла бы приготовить сильный яд. А иногда люди просто странно реагируют.
— То есть была возможность того, что я умру.
Она улыбается, и я пугаюсь ее странному юмору.
— Вероятность была очень мала. Ты тогда была довольно огромной, так что потребовалось бы очень много сон-травы, чтобы убить тебя.
Я сердито смотрю на нее, хотя не имею этого в виду.
— Как ты думаешь, какой эффект был от чая, которым ты напоила Химену?
— Скорее всего, она проснулась поздно утром с тяжелой головой.
— Очень интересно.
Я оглядываю маленькую долину. Она совсем сухая, поросшая кактусами, но сон-трава жмется к мескитовым деревцам на тенистых участках.
— Ее много тут растет?
Косме поднимает лицо.
— Что именно ты планируешь… Элиза?
— Пока сложно сказать. Но нам может понадобиться много сон-травы. И, — я подняла бровь, — пронырливых людей.
Полупещера быстро заполняется. Обычно мы не зажигаем факелы, боимся быть обнаруженными, но сегодняшний вечер исключение. Пришли все до одного, даже хромые. Один из разведчиков — вряд ли старше семнадцати лет — привел пятерых выживших, изголодавшихся, но не покалеченных, поэтому в беседах людей то и дело проскакивают слова о празднике. Мы ждем, когда отец Алентин начнет службу. Пока я смотрю на собирающихся людей, мои ладони начинают потеть, и я жалею, что съела столько зайчатины за ужином. Общее количество присутствующих приближается к шестидесяти, и я стараюсь думать о чем-нибудь другом.
Сегодня я помогала готовить ужин и под бдительным присмотром даже освежевала кролика. Оказывается, кроличья кожа отделяется от плоти с пугающей легкостью. Мой неуклюжий нож сделал несколько необязательных дыр, но я уверена, что смогу повторить это, если возникнет необходимость.
Алентин встает на булыжник и держит здоровую руку на уровне плеча, пока все не затихают, внимательно глядя на него. В руке он сжимает розу. Надеюсь, у него есть еще одна где-нибудь, потому что если он собирается отправлять службу о священной боли, то шипы одной розы недолго будут оставаться острыми.
Вместе мы читаем благодарственную молитву, потом он начинает петь. Я узнаю слова, хотя мелодия немного другая, более минорная и навязчивая, чем я привыкла, но хор детских голосов напоминает своей чистотой колокола. Я быстро подхватываю и пою надежду Богу.
