«Не след мне бранить дитя только потому, что мысли мои обращены к возлюбленному!» — подумала Игрейна, и, злясь сама на себя, подозвала Моргейну и поцеловала девочку. Губы ее коснулись мягкой щечки, и по телу Игрейны пробежал холодок: прибегнув к запретному колдовству и предупредив любимого о засаде Горлойса, она, чего доброго, обрекла отца ребенка на верную смерть…
… Но нет. Горлойс предал Верховного короля, что бы уж там она, Игрейна, ни совершила и ни оставила как есть, Горлойс отмечен печатью смерти; и по заслугам предателю! Иначе, воистину, Горлойс усугубил бы свою измену, убив того самого человека, кого его законный король, Амброзий, поставил защищать Британию.
Подошел отец Колумба, требуя, чтобы Игрейна запретила своим женщинам и слугам разводить костры в честь середины зимы.
— И должно бы тебе подать им всем добрый пример, придя нынче вечером к службе, — настаивал он. — Давно не причащалась ты святых тайн, госпожа.
— Мне недужилось, — равнодушно отозвалась Игрейна, — что же до причастия, припоминается мне, что ты давал мне вкусить святых даров, когда я лежала больная. Хотя, может статься, мне это приснилось… мне много чего снилось.
— В том числе и того, чего доброй христианке видеть во сне никак не пристало, — сурово отрезал священник. — Только ради моего господина я дал тебе святое причастие, когда ты не могла исповедаться и причаститься как подобает.
— Да уж, отлично знаю, что ради меня ты бы стараться не стал, — отозвалась Игрейна, чуть скривив губы.
— Я не дерзну устанавливать пределы милосердию Господню, — ответствовал священник.
Игрейна отлично знала, о чем он думает: если надо, он поступится долгом милосердия, раз уж Горлойсу, в силу неведомой причины, эта женщина чем-то дорога, и предоставит Господу обойтись с ней со всей строгостью, что Господь, разумеется, не преминет совершить…
Но в конце концов Игрейна согласилась пойти к службе. Хотя новая вера очень не пришлась ей по душе, Амброзий был христианином, христианство стало религией цивилизованных жителей Британии и неизбежно распространится все шире; и Утер подчинится всенародному обычаю, уж каких бы там взглядов ни придерживался про себя. Игрейна не ведала — да и откуда бы? — как там у Утера обстоит дело с вероисповеданием. Узнает ли она об этом когда-нибудь? «Он поклялся, что придет ко мне на зимнее солнцестояние». Игрейна потупила взгляд и попыталась сосредоточиться на словах проповеди.
Сгустились сумерки. Игрейна втолковывала что-то на кухне своим прислужницам, когда от дальнего конца мыса послышался какой-то шум, затем — цокот копыт и громкий оклик со двора. Молодая женщина приспустила на плечи капюшон и выбежала за дверь, Моргауза — за нею. У ворот толпились воины в римских плащах вроде того, что носил Горлойс, но стража преграждала им путь длинными копьями.
— Лорд мой Горлойс распорядился: в его отсутствие никто не имеет права войти в замок, кроме самого герцога.
Из толпы вновь прибывших выступил один, на голову выше прочих.
— Я — мерлин Британии, — возгласил он. Звучный его голос раскатился эхом в тумане и сумерках. — Отойди, смертный, или ты посмеешь закрыть двери передо мной!
Стражник, во власти инстинктивного благоговения, отступил назад. Но тут, решительно взмахнув рукой в запрещающем жесте, вперед шагнул отец Колумба.
— Я закрою перед тобой двери. Лорд мой герцог Корнуольский особенно оговорил, что тебя, старый колдун, не должно впускать в замок ни при каких обстоятельствах. — Солдаты открыли рты, а Игрейна, невзирая на гнев — глупый назойливый святоша! — поневоле восхитилась его мужеством. Бросить вызов мерлину всей Британии — это не шутка!
Отец Колумба воздел подвешенный к поясу тяжелый деревянный крест:
— Во имя Христа, заклинаю: сгинь, пропади! Во имя Господа, возвращайся в царство тьмы, откуда пришел!
Мерлин звонко расхохотался, и от смутно темнеющих в тумане стен отозвалось эхо.
— Достойный брат во Христе, твой Бог и мой — одно и то же. Ты и впрямь надеешься, что я развеюсь в дым от твоих заклинаний? Или ты принимаешь меня за какого-нибудь гнусного демона, порождение мрака? Это не так, разве что наступление Господней ночи ты назовешь торжеством тьмы! Я пришел из земли не темнее, чем Летняя страна, и, глянь-ка, у этих людей — кольцо самого лорда герцога Корнуольского. Вот, смотри. — Ярко полыхнул факел, один из закутанных в плащ воинов протянул руку. На указательном пальце блестело Горлойсово кольцо.
— А теперь впусти нас, отец, ибо никакие мы не демоны, а смертные люди, мы продрогли, устали и путь проделали немалый. Или прикажешь нам перекреститься и прочитать молитву для вящей убедительности?
Игрейна вышла вперед, нервно облизнула губы. Что здесь происходит? Откуда у них Горлойсово кольцо, если эти люди — не посланцы герцога? Но тогда кто-нибудь из них непременно обратился бы к ней, к Игрейне. Никого из ратников она не узнавала, не говоря уж о том, что Горлойс никогда бы не выбрал в посланцы мерлина. Что, если Горлойс мертв и ей таким образом доставили весть о его гибели?
— Дайте мне взглянуть на кольцо, — резко потребовала она. Голос ее внезапно словно охрип. — Это в самом деле его знак или подделка?
— Кольцо подлинное, леди Игрейна, — прозвучал хорошо известный ей голос, и Игрейна, наклонившись, чтобы рассмотреть перстень в свете факела, увидела знакомые ладони — крупные, широкие, мозолистые, а над ними — то, что до сих пор прозревала только в видении. Руки Утера, поросшие мелкими волосками, обвивали змеи, вытатуированные синей вайдой, — по одной на каждом запястье. Колени у молодой женщины подогнулись, Игрейна испугалась, что того и гляди рухнет на камни посреди двора.
Он поклялся: «Я приду к тебе на зимнее солнцестояние». И пришел, с кольцом Горлойса!
— Мой лорд герцог! — порывисто воскликнул отец Колумба, выступая вперед, но мерлин, воздев руку, решительно оборвал его излияния.
— Молчи! Приезд гонца должно сохранить в тайне, — объявил он. — Ни слова. — Священник, изрядно озадаченный, тем не менее, покорно отступил, принимая закутанного в плащ воина за Горлойса.
Игрейна присела до земли, все еще во власти сомнений и тревоги.
— Лорд мой, войди же в дом, — пригласила она, Утер, закрывая лицо плащом, протянул руку, — ту, что с кольцом, — и сжал ее пальцы. На ощупь они были холодны как лед, но его ладонь, теплая, крепкая, поддерживала молодую женщину, не давая упасть, на всем пути к зале.
Герцогиня в смятении заговорила о пустяках.
— Принести ли вина, лорд мой, или послать за снедью?
— Ради Господа, Игрейна, сделай что-нибудь, чтобы нам остаться наедине, — прошептал Утер, наклонившись к самому ее уху. — У святого отца глаза зоркие даже во тьме, а мне нужно, чтобы в замке считали, будто и впрямь приехал Горлойс.
