Гудерз сдержанно наклонил голову:
— Всё моё умение, господин, к вашим услугам.
— Я уже присмотрел место для этой красоты, — Ругер поднял факел повыше, осветив стену каминного зала, вдоль которой висели его многочисленные трофеи. — Я повешу ее здесь, между этой рыжеволосой — Брунгильдой и этой светленькой, из далёкой Куявии, как ее… Прелепой.
Из черного покрова темноты на освещенный пятачок света неожиданно вынырнула страшная драконья морда.
— О! Обжорка проснулся, — с теплотой в голосе сказал Ругер.
Он почесал дракону чешуйчатое надбровье. Обжорка закрыл глаза и довольно заурчал, словно сытый кот.
— Тебя я нашел желторотым дракончиком, от которого отвернулись остальные драконы лишь за то, что у тебя слишком долго не отрастали крылья. Твои сородичи, Обжорка — высокомерные болваны. Теперь, когда я встречаю настоящего дракона — я убиваю его. А крылья у тебя прорезались действительно поздно. Но ты оказался ничем не хуже любого дракона из твоего племени!
Тебя, Гудерз, чуть не забили камнями, обвиняя в колдовстве. А какой из тебя колдун? Просто ты умеешь делать кое-что лучше других. Этого не любят. Одни только твои растворы, что позволяют отрубленным головам долго не портиться, чего стоят! Иначе, где бы я взял столько драконьих голов, для доказательств? Вместе мы сила!!! Ну, — он обвел взглядом свою немногочисленную команду, — небольшой отдых. И снова в бой…
* * *
Старик замолчал. Приложился к кружке, чтобы промочить пересохшее горло.
— Ну, дед, молодец! — хлопнул Кожемяка по плечу старого рыцаря. — Так им и надо! Нечего от простого люда морды воротить!
— Бессмысленная жестокость, — тихо сказал Морозко. — Можно было как-нибудь иначе…
— Ты чего? — Кожемяка с удивлением смотрел на друга. — Месть — это свято! Так поконом завещано! Глаз за глаз!
Старик поставил пустую кружку на стол, молча наблюдая за перепалкой друзей.
— Слышь, дед, ты хоть ему скажи! — обратился Никита к Ругеру.
Ругер кашлянул в кулак, прочищая горло.
— Когда я был молод, — сказал он, — я тоже так думал. Глаз за глаз. Истина молодых, с кипящей горячей кровью. Но с годами я стал сомневаться, правильно ли я поступал…
— Вот те раз, — воскликнул Никита. — Ладно, чего дальше — то было?
— Дальше? — переспросил Ругер. — Дальше совсем просто: Гудерз умер от старости, Обжорка съел какую — то особо ядовитую принцессу и издох. Я остался один. Распустил челядь. Замок со временем обветшал. Мне стало в нём неуютно. Мои трофеи стали преследовать меня во сне… Я покинул замок. Все, что мне оставалось делать — это сражаться с драконами. Я преследовал их везде, где только мог. Но их становилось всё меньше и меньше. Наконец, почти совсем не осталось. Поговаривают, что только в вашем диком краю они еще водятся.
— Да, — согласился Кожемяка, — чего у нас только не водится. — Смоки, чугайстыри, кощеи, бабы ёги. В непроходимых лесах всякого добра навалом. И в киевских, и в муромских.
— Так я и оказался в вашей Куявии, — продолжал Ругер. — Приходилось когда-то здесь бывать. Да я уж рассказывал…
Входная дверь громко заскрипела, заглушая последние слова старого немца. В корчму вошли два могучих витязя в запыленных доспехах.
Вошедший первым — светловолосый, голубоглазый богатырь цепким взглядом охватил корчму.
— Добрыня! — радостно воскликнул Никита.
Взгляд богатыря остановился на единственном занятом столике.
— Никита? — не поверив глазам, изумился Добрыня. — Ты?
— Я! — расплылся в улыбке Кожемяка.
Добрыня быстро пересёк корчму. Подошел к столику и отвесил Никите короткую тяжелую затрещину.
— Ты чего, Добрыня? — обиженно засопел Никита, схватившись за ушибленное место. — За что?
— За то! — резко сказал Добрыня. — Мать твоя все глаза выплакала. Отец чуть ума от горя не лишился: все пороги в княжьем тереме оббил, требует, чтобы Владимир гонцов в Царьград послал… А он, — Добрыня ткнул пальцем в грудь Кожемяки, — здесь, в корчме… в двух шагах от Киева прохлаждается! Они тебя живым уже не чают застать!
Никита потемнел лицом, скрипнул зубами.
— Найду Нильса, порву на куски голыми руками! — зловещим шепотом сказал Кожемяка. — Он мне за всё ответит! За каждую мамину слезинку заплатит кровавыми слезами!
— Что? — не понял Добрыня. — Какой Нильс?
— Синезубый, что нас до Царьграда взялся сопровождать. Недалеко мы уплыли: всех, гад, порешил, товар забрал! Тех, кто жив остался — в Царьграде продал! Я чудом сбежал…
Никита опустил голову, пряча навернувшиеся на глаза предательские слёзы.
— Как ты мог такое подумать, Добрыня? — наконец совладав с собой, спросил Никита. — Я отца с матерью обманул? Товар пропил? И тут сижу, на глаза им показываться боюсь? Ты это подумал?
— А, что я еще мог, по-твоему, подумать, встретив тебя здесь, а не в Царьграде?
— Все что угодно, — с трудом удерживая слезы, крикнул Никита, — только не это!
Губы Кожемяки дрожали. В волнении он ухватился за край тяжелого дубового стола, не замечая, что пальцы, словно в глину погружаются в твердое как камень дерево.
— Ладно, Никита, прости! — сказал Добрыня, тяжело опускаясь на лавку. — Да не расстраивайся ты так! Жив — здоров, уже хорошо!
Никита вымученно улыбнулся.
— Ну вот! — обрадовался Добрыня. — Дунай, присаживайся, нам сегодня везёт! Это Дунай, — представил побратима Добрыня. — Один из лучших богатырей в старшей дружине.
— А, — отмахнулся Дунай, — ты меня, Никита, лучше со своими друзьями познакомь.
— Это Ругер — немчин, — указал Никита на старого воя. — Мы с ним только сегодня в корчме познакомились. А это Морозко, — сказал Кожемяка, стукнув слегка друга кулаком по плечу, — мы с ним столько всего пережили, сразу не рассказать…
— Постой! — перебил Никиту Добрыня, — где-то я уже слышал это имя. Претич упоминал после похода на Червенские грады. Малые Горыни, да?
— Да, — горестно вздохнул Морозко, — у меня там деда убили.
— Силивёрст тебе дедом приходился? — удивился Добрыня. — Не было ж вроде у него родных.
— Он меня воспитал… хоть и не родной… — голос Морозки сел, и он замолчал.
— Ну-ка, Никита, — распорядился Добрыня, — наливай!
— Хозяин!!! — во всю глотку заорал Кожемяка. — Тащи самого лучшего вина, кружки, да жратвы побольше!!!
Корчмарь, всё это время стоявший на пороге кухни и не решающийся влезть в разговор княжьих дружинников, подпрыгнул от резкого крика и исчез. Через мгновение стол снова ломился. Никита быстро наполнил кружки до краев. Добрыня встал. Плеснул немного вина на грудь — дань предкам.
