— Меня учили замечать все, Миранда. В мужчинах и в женщинах. Если бы я был лучше обучен пятнадцать лет назад, я бы заметил, что ты — жестокая и безжалостная женщина.
— Возможно, — миролюбиво согласилась она. — Теперь уже поздно. Скажи, что я всегда говорю, когда ты уезжаешь из дома?
— О, Джад! Не начинай все сначала. Я знаю, что ты всегда…
— Скажи это. Иначе я опять найду стрелу. Я дала себе слово застрелить тебя из лука в тот день, когда убила Гарсию де Рада. Два булавочных укола не в счет.
— Нет, в счет, — возразил он. — И это не булавочные уколы. — Он замолчал, увидев выражение ее лица, потом тихо произнес: — Я знаю, что ты мне говоришь. Что, если я пересплю с другой женщиной, ты либо переспишь с другим мужчиной, либо убьешь меня.
Она улыбалась, словно поощряя ребенка, который хвалится своей памятью.
— Хорошо. И так как я не хочу спать с другим мужчиной…
Родриго вздохнул.
— Ты меня убьешь, Миранда, я знаю. Позволь мне встать, пожалуйста.
Казалось, она обдумывает его просьбу, что было уже шагом вперед.
— Нет, — в конце концов ответила она. — Пока нет. Ты мне нравишься в таком положении.
— Что это значит? — спросил он, встревожившись.
Она подползла на коленях со своего места поближе к нему. Окинула его сверху оценивающим взглядом, потом хладнокровно разорвала на нем рубашку. Он широко раскрыл глаза. Ее руки занялись застежками и завязками его штанов. Ему стало трудно дышать.
— Миранда, — сказал он, — у меня под спиной лежит камень.
— Этого мы не можем допустить, правда? — прошептала она с преувеличенным сочувствием. Но все же просунула руку под него и достала смехотворно маленький камешек.
— Развяжи меня, любовь моя. Нам будет лучше, если я буду свободен.
— Ничего подобного, — ответила его радость, его мука, его жена, с ярким блеском в глазах. — Нам будет очень хорошо и так.
Она покончила с его одеждой и начала снимать свою.
— Видишь, что я имею в виду? — сказала она, с улыбкой глядя сверху на его восставшую плоть. Произнося эти слова, она стянула через голову свою черную тунику. Под ней ничего не было. Ее маленькие груди при свете факела выглядели гладкими и тугими.
— Видишь? — снова спросила она. Конечно, он видел.
В конце концов он закрыл глаза, но прежде прошло некоторое время, в течение которого она совершила множество движений, приведя его в такое состояние, когда он уже не мог следить за течением времени и вообще уже ни за чем.
К тому времени факел уже догорел, это он запомнил. Смотреть было невозможно. Только чувствовать. Губы и пальцы. Зубы, в самых неожиданных местах. Тесное, совершенное убежище ее тела, после столь долгого перерыва.
— Отпустить тебя? — выдохнула она ему в самое ухо.
— Ни за что, — ответил Родриго, не открывая глаз.
Еще позже заходящая белая луна послала косой луч сквозь широкую щель в досках стены, и он осветил их. Он лежал под Мирандой, ее голова покоилась на его груди, темные волосы рассыпались, окутав их обоих. Он ощущал ее мерное дыхание, впитывал ощущение ее кожи и ее запах, опьяняющий, как неразбавленное вино.
— Ладно, — пробормотала она, словно продолжая диалог. — Наверное, нам нужен хороший лекарь.
— Мне уж точно, — с чувством сказал он.
Это заставило ее рассмеяться. Но в какой-то момент, хотя трудно было заметить перемену, смех перешел в слезы. Он чувствовал, как хлынули они ему на грудь.
— Два года — большой срок, — сказала Миранда. — Родриго, я была к тебе несправедлива?
— Я не собираюсь провести два года без тебя, — ответил он. — Так или иначе.
Она ничего не ответила. Слезы капали в молчании. Он поколебался, но в конце концов опустил руки — он освободил их от пут в первые же секунды после того, как его связали, — и обнял ее.
— О, чтоб ты сгорел, Родриго, — прошептала она, когда поняла, что он сделал, но на этот раз в ее голосе не было суровости. Через мгновение она прошептала, имея в виду самое грустное на свете — уходящее время: — Они такие юные.
Он погладил ее волосы, спускаясь по ним все ниже вдоль спины.
— Я знаю, — нежно прошептал он, — знаю, любовь моя.
Он сам убил первого человека в двенадцать лет. Но не сказал ей об этом. Сейчас не время.
— Они все еще в хижине? — спросил Фернан.
— Угу, — ответил Диего.
— Что они там делают, как ты думаешь?
— Не сейчас, — поспешно вмешался священник Иберо. — Это нескромный вопрос!
— Я все равно не мог бы на него ответить, — со смехом сказал Диего. — Иберо, между прочим, у тебя по-настоящему воинственный вид.
Несколько секунд лицо давно знакомого им священника отражало неуверенность, потом на нем появилось выражение опасливого удовольствия. Он действительно сильно изменился: его лицо под черной шляпой было запачкано грязью, он был одет как разбойник, а в новые сапоги для верховой езды подложил стельки, чтобы казаться выше.
Фернан заставил Иберо несколько дней тренироваться говорить низким голосом и ходить в этих сапогах, чтобы привыкнуть к такой речи и к движению. Их священник и наставник был, как ни странно, предводителем банды, которая захватила Родриго. Мальчики держались вне поля зрения, ниже по реке, вместе с конями. Другими разбойниками были работники ранчо, переодетые, как и Иберо, им приказали не говорить ни слова. Они уже вернулись домой. А эти трое, два мальчика и священник, сидели на темной траве под двумя лунами и звездами летней ночи.
— Ты и на самом деле считаешь, что мы его провели? — спросил священник.
— Кого? Папу? Не говори глупости, — ответил Фернан, насмешливо взглянув на него.
— Он обо всем догадался на основании, по крайней мере, полудюжины разных мелочей, которые мы упустили, — радостно сказал Диего. Мальчики улыбнулись друг другу. У священника вытянулось лицо.
— Он узнал нас? Тогда какой смысл был в этом обмане?
— Он нам расскажет об этих мелочах. В следующий раз будем умнее, — объяснил Фернан.
— Кроме того, — сказа Диего, — мама очень хотела вонзить в него стрелу.
— А! — вспомнил священник. — Правильно. Я забыл. — Он уже давно жил в этой семье.
Они решили вернуться на ранчо. Невозможно угадать, как долго Родриго и Миранда пробудут в этой хижине. По дороге домой Фернан, как и следовало ожидать, запел. У него был ужасный голос, и обычно его тут же останавливали, но в ту ночь никто не жаловался. Темные просторы выглядели более сносно и даже приветливо под двумя лунами. Они могли видеть горы в отдалении и широкие равнины на севере, и на юге, и убегающие на запад у них за спиной, а после, немного погодя, они увидели свет факелов, оставленных на ограде вокруг ранчо, чтобы они все вернулись домой в этой ночи.
