— Умереть можно со смеху, правда? — веселилась Ли.
— Не знаю. С виду она вполне дружелюбная, — пожала плечами я.
— Она вульгарна, — отрезала Элейн. — Слышала бы ты, что она несла перед тем, как ты подошла.
— Что в ней такого ужасного?
— Мне кажется, за столько-то лет ее могли бы уже и поднатаскать по части хороших манер. И куда только Сильвия смотрит? — ухмыльнулась Ли.
— Вообще-то, если ты забыла, она выросла Четверкой. Как и ты, — парировала я.
Самодовольное выражение с ее лица как рукой сняло: она вспомнила, что разница между ней и Аделью не столь уж существенна. Элейн же, которая по рождению была Тройкой, униматься не желала.
— Уж будьте уверены, если я выиграю, моим родным придется или научиться себя вести, или отправиться куда подальше. Не позволю им так меня позорить.
— Что в этом такого постыдного? — удивилась я.
Элейн прищелкнула языком:
— Она пьяна. И это в присутствии короля и королевы Свендвея. Ее следовало бы изолировать.
Я решила, что с меня хватит, и отправилась на поиски вина. Заполучив бокал, огляделась по сторонам и поняла, что меня не тянет устроиться ровным счетом нигде. Все вокруг было красиво, интересно и совершенно невыносимо.
Но я задумалась над тем, что сказала Элейн. Если останусь во дворце, буду ли я ожидать от родных, что они изменятся? Я посмотрела на ребятишек, носящихся вокруг, на сбившихся в кучки людей. Разве я не захочу, чтобы Кенна осталась такой, какая есть, чтобы ее дети тоже наслаждались всем этим вне зависимости от того, как они себя ведут?
Как сильно изменит меня жизнь во дворце?
Потребует ли Максон, чтобы я соответствовала придворной жизни? Может, поэтому он и целуется с другими девушками? Потому что со мной что-то не так?
Неужели я до конца Отбора буду чувствовать себя не в своей тарелке?
— Улыбочку!
Я обернулась, и Максон щелкнул затвором фотокамеры. От неожиданности я отскочила. Этот снимок стал последней каплей, и я отвернулась.
— Что-то не так? — спросил принц, опуская камеру. Я пожала плечами. — Что случилось?
— Ничего. Сегодня меня бесит участие в Отборе, — отозвалась я отрывисто.
Ничуть не обескураженный ответом, Максон подошел поближе и понизил голос:
— Хочешь с кем-то поговорить? Могу прямо сейчас потянуть себя за ухо.
Я вздохнула и попыталась изобразить вежливую улыбку:
— Нет, мне просто нужно сосредоточиться.
Я собралась уходить.
— Америка, — позвал он тихо. Я остановилась и посмотрела на него. — Я что-то не так сделал?
Я заколебалась. Спросить его, целовался он с Оливией или нет? Признаться, как мне не по себе в обществе девушек с тех пор, как наши отношения перестали быть чисто дружескими? Рассказать, как сильно не хочется меняться самой и вынуждать приспосабливаться моих родных, чтобы соответствовать всему этому? Я почти готова была выплеснуть на него все свои страхи и сомнения, когда за спиной у нас вдруг раздался пронзительный голос.
— Принц Максон!
Мы обернулись. Неподалеку стояли Селеста и королева Свендвея. Селесте явно хотелось, чтобы во время этого разговора рядом с ней находился Максон. Она помахала ему рукой, приглашая присоединиться.
— Давай беги, — с раздражением в голосе сказала я.
Максон посмотрел на меня. Выражение его лица напомнило мне, что таковы условия договора. Я должна делиться.
— Осторожнее с Селестой. — Я быстро присела и зашагала прочь.
По пути к дворцу я наткнулась на сидящую в одиночестве Марли. Мне сейчас не хотелось общаться даже с ней, но я заметила, что она устроилась на скамье неподалеку от черной стены дворца, на самом солнцепеке. Кроме безмолвного молодого охранника, стоявшего навытяжку в нескольких ярдах от нее, поблизости никого не было.
— Марли, ты что? Давай скорее в тенек, а то сгоришь!
Она вежливо улыбнулась в ответ:
— Мне и здесь неплохо.
— Нет, правда, — потянула я ее за руку. — Ты сама не заметишь, как будешь красная как рак. Давай-ка…
Марли выдернула руку, но ответила кротко:
— Я хочу остаться здесь, Америка. Мне тут лучше.
На ее лице промелькнуло напряженное выражение, которое она попыталась скрыть. Я была уверена, что расстроена она не из-за меня, но что-то было не так.
— Ладно. Только не сиди долго на солнцепеке, хорошо? Ожоги — это очень болезненно, — сказала я, пытаясь скрыть недовольство, и двинулась своей дорогой.
Очутившись внутри, я решила отправиться в Женский зал. Слишком надолго отлучаться было нельзя, а там, по крайней мере, никого не должно быть. Однако, переступив порог, я обнаружила у окна Адель, которая наблюдала за тем, что происходит снаружи. Когда я вошла, она обернулась с улыбкой.
Я приблизилась к ней и присела рядышком.
— Прячетесь?
— Что-то вроде того, — усмехнулась она. — Мне хотелось познакомиться со всеми вами и повидаться с сестрой, но я терпеть не могу, когда это превращается в государственные обязанности. Чувствую себя не в своей тарелке.
— Я тоже не слишком люблю такие вещи. Не представляю каково, когда приходится делать это все время.
— Еще бы, — лениво отозвалась она. — Ты ведь Пятерка?
В ее устах вопрос прозвучал совершенно необидно. Как будто она интересовалась, принадлежим ли мы к одному клубу.
— Верно, я и есть та самая оставшаяся Пятерка.
— Я запомнила твое лицо. Ты очень мило держалась в аэропорту. Примерно в том же духе, как вела бы себя она. — Адель кивнула на королеву за окном и вздохнула. — Не знаю, как ей это удается. Она сильнее, чем кажется. — Взяв бокал, она сделала очередной глоток.
— Она выглядит царственной и женственной одновременно.
Адель просияла:
— Да, но я не только об этом. Взгляни-ка на нее.
Я посмотрела на королеву. Та то и дело косилась в сторону. Я проследила за направлением ее взгляда. Он был устремлен на Максона. Он разговаривал с королевой Свендвея в обществе Селесты, в то время как один из его кузенов цеплялся за его ногу.
— Из него вышел бы отличный брат, — сказала Адель. — У Эмберли было три выкидыша. Два до него и один после. Это до сих пор не дает ей покоя, она сама мне сказала. А у меня шестеро детей. Я чувствую себя виноватой все время, когда навещаю их.
— Я уверена, что она ничего такого не думает, — заверила ее я. — Готова поклясться, что она наслаждается каждый раз, когда вы приезжаете.
Адель обернулась:
— Знаешь, что ее радует? Вы все. Понимаешь, она видит в вас дочерей. Она надеется, что, когда все это закончится, у нее будет двое детей.
Я снова посмотрела на королеву:
— Вы так считаете? Она держится довольно отчужденно. Я до сих пор даже ни разу с ней не говорила.
Адель кивнула:
— Подожди еще. Она до смерти боится привязаться к вам всем, ведь потом вы все уедете. Как только вас станет меньше, ты сама все увидишь.
Я опять взглянула на королеву. На Максона. На короля. На Адель.
В голове у меня крутилось множество разных мыслей. О том, что все семьи одинаковы, к какой бы касте ни принадлежали. Что каждая мать несет свой груз тревог. Что на самом деле я вовсе не испытываю ненависти ни к кому из девушек, как бы они себя ни вели. Что все здесь, похоже, храбрятся по той или иной причине. И про обещание, данное мне Максоном.
— Прошу прощения. Мне нужно кое с кем поговорить.
Адель продолжила потягивать вино и с радостью отпустила меня. Я выбежала из зала и вновь очутилась на солнцепеке в саду. Оглядевшись по сторонам, я обнаружила, что один из маленьких родственников Максона затеял с ним игру в пятнашки среди кустов. Я улыбнулась и медленно приблизилась.
Наконец Максон остановился и поднял руки, со смехом признавая свое поражение. Все еще веселясь, он обернулся и увидел меня. Когда наши глаза встретились, его улыбка померкла. Он вгляделся в мое лицо, пытаясь определить, в каком я настроении.
Я закусила губу и опустила глаза. Совершенно очевидно, что с тех пор, как исход Отбора стал представлять личный интерес, у меня возникла необходимость справляться с множеством разнообразных чувств, к которым я оказалась не готова. Однако как бы трудно мне ни приходилось, я должна была постараться не вымещать их на других, в особенности на Максоне.
Я подумала о королеве, вынужденной принимать в своем доме одновременно правителей соседней страны, членов своей семьи и толпу чужих девушек. Она устраивала мероприятия и участвовала в благотворительности. Она поддерживала мужа, сына и страну. И за всем этим скрывалась обычная женщина, Четверка, точно так же подверженная всем ударам судьбы, которая, однако же, никогда не позволяла ни призракам своего прошлого, ни горестям настоящего помешать всему этому.
