В Коттедже было прохладно, тихо и безопасно. Вот он, их настоящий дом. Элиот взбивал яйца с бренди, пытаясь соорудить гоголь-моголь, хотя его об этом никто не просил. Джош и Дженет играли в идиотскую, но очень популярную в Брекбиллсе карточную игру под названием «Атака» — магический эквивалент принятой повсеместно «войны». Квентин использовал ее для демонстрации ловкости своих рук, и с ним поэтому никто играть не садился.
За игрой Дженет повествовала об антарктических приключениях Элис. Все, кроме Квентина, уже слышали эту историю, а сама Элис сидела тут же на подоконнике и листала старый гербарий. Квентин все время думал, как они встретятся после того разговора на лестнице — но вместо неловкости, вопреки всем ожиданиям, испытал приступ тихого счастья.
— А когда Маяковский хотел ей всучить бараний жир, она ему в морду пакет швырнула!
— Я хотела просто отдать, — вставила Элис, — но на морозе меня так трясло, что я нечаянно бросила. А он: «chyort vozmi!»
— Что ж ты не взяла жир-то?
— Не знаю. — Она отложила книгу. — Просто я уже придумала, как обойтись без него. И не хотела, чтобы Маяковский пялился на меня голую. Мне даже в голову не приходило, что он будет снабжать нас жиром, поэтому к Чхартишвили я совсем не готовилась.
Белая ложь — у нее этот Чхартишвили от зубов отлетал. Квентин очень по ней соскучился.
— Как же ты грелась? — спросил он.
— Сначала попробовала этот немецкий термогенез, но он слабел каждый раз, когда я засыпала. Просыпалась каждые пятнадцать минут на вторую ночь — удостовериться, что жива еще, а на третьи сутки стала сходить с ума и решила использовать вспышку Миллера.
— Что-то не улавливаю, — нахмурился Джош. — Она-то чем тебе помогла?
— Если ее немного подправить, излишки энергии дают тепло вместо света.
— Ты знаешь, что запросто могла бы изжариться? — спросила Дженет.
— Знаю. Но немецкая фигня не работала, и ничего другого мне в голову не пришло.
— Я, кажется, видел тебя один раз, — сказал Квентин. — Ночью.
— Ты не мог меня не заметить. Я светила, что твой маяк.
— Голый маяк, — вставил Джош.
Элиот принес миску и стал разливать по чайным чашкам вязкое неаппетитное вещество. Элис, захватив книгу, направилась к лестнице.
— Погодите, сейчас подбавлю горячего! — крикнул Элиот, натирая в чашки мускатный орех.
Квентин, не вняв призыву, последовал за Элис.
Сначала он думал, что все у них теперь пойдет по-другому, потом — что все постепенно вернется в норму. Теперь он решительно не хотел, чтобы все куда-то там возвращалось. Внизу он все время смотрел на Элис — даже когда она увидела, что он на нее смотрит, и смущенно отвела взгляд. Что-то в ней притягивало его, как противоположный заряд. Он чуял под одеждой ее голое тело, как вампир чует кровь. Может, Маяковский оставил в нем что-то от лиса.
Элис читала, лежа поверх покрывала на одной из двух стоящих рядом кроватей. В мансарде под скошенной крышей было жарко и довольно темно. Там стояла старая мебель — плетеный стул с продавленным сиденьем, комод с застрявшим ящиком; стены были оклеены темно-красными обоями, как ни в одной другой комнате. Квентин наполовину открыл возмущенно взвизгнувшее окно и плюхнулся на другую кровать.
— Веришь, нет? У них тут полное собрание в ванной. — Элис повернула книгу обложкой к Квентину — это, как ни поразительно, был «Мир в футляре часов».
— У меня такое же издание дома. — Мартин Четуин на обложке проходил сквозь часы — ноги еще в этом мире, голова в Филлори, нарисованном как зимняя страна чудес в стиле диско 70-х.
— Я их много лет в руках не держала. Помнишь Лошадку? Большую, бархатную, которая катает тебя по кругу? Как я хотела такую, когда была маленькая. Ты все пять прочел?
Квентин не знал, стоит ли сознаваться в своем фанатизме.
— Ну, пролистал точно.
Элис, хмыкнув, снова взялась за книгу.
— Ты еще не понял, что ничего не можешь от меня утаить?
Квентин, заложив руки за голову, смотрел в низкий скошенный потолок. Это как-то неправильно — они, в конце концов, не брат и сестра.
— Ну-ка подвинься. — Он лег рядом с Элис бедро к бедру, чтобы уместиться на узкой кровати. Она подняла книгу, и они стали читать вместе, соприкасаясь плечами. Квентину казалось, что они лежат на полке в купе очень быстро идущего поезда — если посмотреть в окно, увидишь пролетающий мимо пейзаж. Оба старались дышать очень тихо. — Насчет Лошадки я так и не понял. Одна она там или где-то бродит целый табун? И потом ее уже полагалось бы одомашнить.
Элис довольно чувствительно хлопнула его книгой по голове.
— Еще чего. Лошадка — вольный дух и при этом слишком большая. Я всегда думала, что она механическая, что ее кто-то сделал.
— Кто, например?
— Ну, не знаю. Волшебник, когда-то давно. И она, конечно же, девочка.
Дженет сунула голову в дверь — эвакуация, похоже, приняла массовый характер.
— Ха! Как вы можете это читать?
Элис инстинктивно подвинулась, но Квентин остался на месте.
— Как будто ты сама не читала.
— Конечно, читала — в девять лет. И требовала, чтобы дома меня звали Фионой.
Дженет ушла, оставив за собой уютное, лишенное эха молчание. Комната постепенно проветривалась. Квентин воображал, как нагретый воздух невидимым пером уходит из нее в летнее небо.
— Ты знаешь, что семья Четуин существовала на самом деле? — спросил он. — Они жили с Пловером по соседству.
Элис, после ухода Дженет придвинувшаяся обратно к нему, кивнула.
— Грустная история.
— Почему грустная?
— Ты не знаешь, что с ними случилось?
Квентин помотал головой.
— Про них тоже есть книжка. Ничего интересного в основном: почти все стали домохозяйками, владельцами страховых компаний и прочее. Один, кажется, женился на богатой наследнице, другой погиб на Второй мировой. Но знаешь, что стало с Мартином?
Квентин снова мотнул головой.
— Ну, ты же помнишь, как он исчез в книге? Так он и в реальности тоже исчез. Может, сбежал, а может, все было намного хуже. Пропал как-то после завтрака, только его и видели.
— Реальный Мартин?
— Реальный Мартин.
— Бог мой, вот ужас-то.
Он попытался представить себе это английское семейство, румяное и растрепанное. Стоят себе, как на старой коричневой фотографии, все в белых костюмах для тенниса, и вдруг раз — дыра в середине. Страшное известие, медленное осознание, непреходящий ущерб.
— Мне это напоминает о брате, — сказала Элис.
— Я знаю. — Квентин не опустил глаза под ее острым взглядом: он действительно знал.
