— Проклинаю! — зазвучало в ответ, и шелестящий голос колдуна эхом заметался над заводью. — Проклинаю всех, кто соблазнится моим золотом, и всех их потомков! Проклинаю горем, проклинаю болезнью, проклинаю несчастьями и смертью в долгих страшных муках! Да падет мое проклятие на каждого, кто коснется золота моего, на всех их потомков по мужской линии и на всех мужчин, что осмелятся притронуться к женщинам их рода. Волею света, клятвою ночи, тайной рождений, вечностью смерти, словом и деянием своим по праву владения: проклинаю, проклинаю, проклинаю!
— Господь всемогущий, Вседержитель наш, — судорожно сглотнул Пахом. — Что же теперь будет?
— Ничего… — Андрей перекрестился, вытянул нательный крестик и поцеловал. — Ничего не будет. Он не проклинал тех, кто успел прикоснуться к его добру. Он проклял только тех, кто еще это сделает. Кажется, тех, кто втихаря прибрал найденное в могильнике золото и таскает его в кармане, ждут изрядные неприятности.
— Я ничего не брал, Андрей Васильевич!
— Да ты никак обиделся, Пахом? — вскинул брови князь. — На что? Разве я хоть словом, хоть взглядом попрекнул кого из вас подозрением? Совесть у каждого своя, и только на нее я и полагался. Ты ничего не брал, и я рад этому. Стало быть, проклятье тебя не коснется. Надеюсь, все остальные поступили точно так же. Боюсь, обратного хода теперь не сможет дать никто.
— Мыслю, татей средь нас не имеется, княже, — кивнул дядька. — Только что же теперь с сокровищем сим делать? Даже за борт его выкинуть нельзя, ибо прикасаться проклятьем запрещается.
— Андрей, милый… Пахом, — вмешалась в разговор княгиня. — О чем вы речи свои ведете? Не понимаю я.
— У меня есть для тебя два известия, родная, — вскинув зачарованный Гостомыслов клинок, внимательно осмотрел его Андрей. — Одно хорошее и одно плохое. Тебе какое поведать первым?
— Плохое…
— У нас в трюме лежит почти пять пудов золота, прикасаться к которому нельзя, если мы не желаем навлечь проклятие на себя, своих родичей и потомков еще на много, много, много поколений вперед.
— Тогда какое известие хорошее?
— Я думаю, на сегодня мы самая богатая семья на Руси, включая самого государя.
То, что Белург покинул княжество, Андрей понял, еще только подходя к Запорожскому. Вокруг околицы, на некошеном лугу, на дороге во множестве лежали неподвижные мертвые тела. Колдун бросил ненужные ему теперь существа и ушел искать себе более легкую жертву. А может, задумывал новую подлость. Главное: живущие в княжестве люди и местные покойники его больше не привлекали.
— Отдельного приглашения ожидаешь, Фрол? — толкнув калитку во двор старосты, поинтересовался князь. — Мне и на причале работы хватило, еще тут каждого в его дела носом тыкать. Видишь, упокоились ваши родичи. Собирайте тела, опускайте обратно в могилы, составляйте поименный список. Поеду в Корелу, закажу службу заупокойную по всем. Чужаков тоже соберите и возле кладбища заройте. Землю освятим — авось и они притихнут.
— Ты уезжаешь, Андрей Васильевич? — забеспокоился приказчик.
— Дней пять обожду, — пожал плечами Зверев. — Вдруг опять колдун высунется, оживет? Но не должен. Да ты не бойся, защитная черта округ селения все равно осталась. Так что ни одна нечисть сюда войти не сможет. Ну, а потом… Нужно и другие какие дела решать. Не токмо мне за тем следить надобно, как вы хвосты коровам крутите, есть и иные хлопоты. Люди мои где? Что-то задержались больно.
— Дык, как обычно. Туточки собрались да на причал пошли. Окромя деда, Лучемира. Посидел на лавочке и опять к Марфе убрел.
— Странно, разминулись, что ли? Все трое пошли?
— Не, хромой токмо и этот… Звияга. Который Аленке вдовой за три дня крышу перекрыть исхитрился. От мужик так мужик… Послать, чтобы покликали?
— Нет, у них и на причале работы хватит. Лишь бы лопаты выдержали все это выгребать. А третий, Трифон?
— А-а, этот… Видали его тут недавно… За крапивником все ползал. За мертвяка приняли. А еще сказывают, знахарь наш пропал. Хаживал кто-то возле берлоги, вот и приметили. Нет его. И добро, какое было, прибрано. Видать, сам ушел, не порвали.
— Оброк платил?
— Какой оброк, княже? У него ни земли, ни дома отродясь не бывало.
— Ну, и леший тогда с ним, пусть гуляет. А вот с Тришкой что делать?.. Как там хозяйку его зовут?
— Авдотьей.
— Что же, пойду познакомлюсь с бабой, что до сих пор алконавта моего поганой метлой не погнала.
— Кого не погнала?
— Неважно…
Дом за обширным крапивником, что занимал добрых шесть соток и отделял двор Авдотьи от прочей деревни, вблизи выглядел еще страшнее, нежели издалека. То, что с расстояния в сотню саженей виделось просто темным пятном на крыше, на деле оказалось вконец прохудившейся дранкой, неровный забор весь покосился, столбы подгнили у земли, на кровле же хлева зияла откровенная дыра размером с телегу. Хозяин прежний, видать, был работящий, поскольку даже вокруг дыры хватало места для сухого курятника и загончика для овец. Три телеги, сложенные у сарая, имели вид столь же плачевный, что и крыши. Одинокая кобыла паслась за воротами на длинном ремне, да где-то из-под стоящей на столбах избы доносилось веселое хрюканье.
— Голос нечеловеческий, — отметил Андрей. — Значит, не холоп.
Калитка тоже покосилась, уткнувшись углом створки в землю, так что двор, можно сказать, стоял открытым нараспашку. Князь постучал по плотно подогнанным жердинкам, шагнул внутрь:
— Есть кто живой?
В ответ где-то залаял пес. Но за забором.
— Это ты, что ль?
На крыльце хлопнула дверь. Баба в простом полотняном сарафане, с мокрыми пятнами на груди и подоле, в сером выцветшем платке, увидев гостя, завизжала, ровно ее резали, и прыгнула обратно за дверь. Мгновение спустя она спохватилась, выскочила, отвесила глубокий поклон:
— Милости просим, батюшка князь! За честь такую благодарствуем. Ой! — Авдотья опять скакнула в дом, но скоро опять вернулась: — За честь такую благодарствуем. Чем можем твоей милости… Ой!
Тетка пропала, появилась снова, опять пропала. Далеко не сразу Андрей заметил, что после каждого из таких исчезновений в женщине происходит небольшое изменение. Ой! — и она вернулась в цветастом сине-красном платке. Ой! — и на ней вышитая юбка. Ой! — и поршни сменились войлочными, с бисером, тапочками. Ой! — и вместо замызганной рубахи появилась на свет цветастая душегрейка. Просто фокусница какая-то, а не крестьянка.
— Сюда иди, — указал на нижнюю ступеньку крыльца Зверев.
Авдотья торопливо вытерла руки, метнула тряпку за спину, в дом, спустилась и поклонилась снова:
