— Спасибо, Пес, — вежливо поблагодарил я. На кошачьем, разумеется. — Однако не стоило беспокоиться – я и сам вполне справился бы. С этой-то…
Пес в ответ пробурчал (разумеется, на собачьем):
— Знаю я, как ты справляешься. Я его, дурака, пожалел…
Тем временем – пока мы с Псом разбирались с этой заядлой собачкой – старушка уже слезла с Ратибора, отряхнулась, подхватила на руки своего песика и все это время продолжала кричать, грозить небесными карами и земной милицией и Ратибору, и его, как она выразилась, "дружкам", и пропойце Бублику, и даже всему зверинцу.
То есть нам.
"Дружки", трое молодых парней, гыгыкали, переглядываясь, а один из них спросил:
— А кто это Бублик? И мы-то тут причем? Мы просто выйти хотели…
— Шляются тут всякие… — пробурчала старушка и удалилась, шаркая. При виде четырех молодых парней старушке, должно быть, стало боязно. Собачка у нее подмышкой еще немножко потявкала: "Хулиганы! Негодяи! Милиции на вас нет!" – на собачьем, разумеется. Потом успокоилась.
Местные псы, заинтересованные этой сценой, замолкли и сели на хвосты – наблюдать, что будет дальше.
Ратибор поднялся с земли, отряхиваясь.
Я вспрыгнул к нему на плечо
— Дверь-то захлопнулась! Попроси, чтобы тебе открыли, — прошептал я ему на ухо.
— Э-э… Добры молодцы, — начал было Ратибор, но я дернул его за ухо:
— Не так! Скажи: "Ребята, откройте мне дверь. Пожалуйста",
Ратибор послушно повторил мои слова.
Парни, уже отошедшие на несколько шагов, обернулись.
— А у нас ключа нету, мы не здешние, — сказал один из них. — Мы из облэнерго, счетчики проверяем…
И ушли.
— Да ладно, — сказал Ратибор, — я и сам справлюсь! Смотри, Кот Котофеич, и учись!
Но опять не случилось — дверь распахнулась сама собой, и из парадной выглянул Крыс.
— Ну, и долго вы будете копаться? — спросил он, пошевелив усами. — Сами меня торопили, а сами…
И мы наконец вышли на финишную прямую, ведущую к цели нашего похода.
Глава двадцать седьмая, в которой мне опять не удается научиться отпирать замки
Каждый человек должен жить, и пусть живет!
Сыщик Баккет
Ох уж эти старушки!
Прямо стихийное бедствие какое-то!...
Нет, конечно, старость заслуживает и уважения, и сочувствия, даже и некоторого пиетета, и снисходительности.
Все это так, и подавляющее большинство бабушек вполне заслуженно пользуются и почетом, и терпимостью, проявляемой по отношению к ним окружающими: их родными, близкими и просто соседями. Я не говорю "друзьями", потому что их друзья в большинстве своем такие же бабушки и дедушки, да и система отношений между друзьями не та, друзья друг для друга остаются молодыми – как в те времена, когда они только подружились.
Помнится мне, как-то, еще в бытность мою человеком, даже раньше – мальчиком, довелось мне наблюдать такую сценку: две бабульки стояли на улице возле окна (а дом был старый, наполовину вросший в землю), и стучали в стекло, и заглядывали, и говорили друг другу; "Неужели ее дома нет! Куда она могла уйти! Да нет, она же знает, что мы придем!"
В это время из ворот этого самого дома вышла третья бабулька, и крикнула: "Девочки, да что же вы! Заходите!"
Для себя они оставались девочками…
Но я сейчас не об этом, я не о подавляющем большинстве достойных старушек.
Я о вредном меньшинстве.
Есть такие бабульки (и дедульки, если на то пошло, но дедулек меньше. Не потому, что дедульки достойнее, а от того, что доживает их до преклонного возраста мало), так вот: есть такие бабульки и дедульки, которые, пользуясь старческой, то есть почти что депутатской неприкосновенностью, отравляют жизнь окружающим. Причем не только близким – но и совсем посторонним людям, а также и животным.
Вот как нам с Ратибором нынешняя старушка.
Они считают, что они знают все, потому что старые. Они свято верят в то, про что во втором классе сельской школы им так рассказала учительница. Они подозрительны маниакально и обладают маниакальной страстью к сплетням, а также и к ненужным вопросам – их любопытство потрясает основы Вселенной. Но любопытны они не к научным знаниям, а к тому, кто, где, когда и с кем. Или к каким-нибудь шарлатанским сведеньям – о конце света, о пророчествах Нострадамуса или о крысах-убийцах в московском метро. Они изводят участковых врачей, повествуя о своих болезнях часами и требуя немедленно: а – определить болезнь, бэ – выписать лекарство и цэ – чтобы лекарство это немедленно помогло. То, что их болезнь называется старостью, а от старости лекарств нет, они понимать не хотят.
Нет, конечно, их тоже жалко – старость, как известно всем с малолетства, вовсе не радость.
Но все же лучше, чтобы таких бабулек было поменьше, и жили они от нас подальше, и сталкивались мы с ними поменьше.
Однако я опять отвлекся.
Итак, мы вошли в парадную, поднялись на второй этаж и остановились перед дверью в пятую квартиру.
Дверь была когда-то обита дермантином, теперь потрепанным, изрезанным в некотоых местах ножом или просто изорванным. В прорехи вылезали серые клочья ваты. Обивочные гвозди наполовину высыпались.
Пес сказал:
— Они здесь. Оба.
Ратибор засучил рукава, готовясь.
— Да ты вначале позвони, может, отворят, — посоветовал Крыс. — Зачем зря напрягаться?
А Пес просто толкнул носом дверь – дверь со скрипом открылась.
— Тут и не заперто вовсе, — пробормотал он, входя.
Ну да – кому было запирать дверь?
Они, конечно, были оба тут. Телом.
Души же их обоих пребывали в блаженной нирване, которая дается алкогольным опьянением и за которую приходится потом платить тяжелым похмельем. Ворону, во всяком случае.
Означенный субъект валялся на столе, раскинув крылья и вытянув шею. Глаза его были закрыты, а клюв, наоборот, раскрыт.
— Он не умер? — озабоченно осведомился Пес.
Ворон пошевелился, приоткрыл мутный желтый глаз и издал странный полузадушенный звук.
— Ой, ему плохо! — завопил Пес.
— Ему хорошо, — сухо отозвался я.
Я был очень зол на Ворона.
Да, я нанюхался давеча валерьянки и вел себя в результате не вполне адекватно – но ведь я же не специально! А этот отправился за водкой – и специально набрался, и к каким трудам и хлопотам всех нас привело его недостойное поведение! А еще меня ругал!
Нет, ему нет оправдания!
Но тут я опомнился – Ворон-то на самом деле меня не очень ругал. Так, слегка пожурил.
С пониманием отнесся – не то, что Домовушка!
Ворон снова издал странный звук.
