— Извини, по части нижнего белья ничего не могу предложить. Если будет… мм-м-мм… неудобно, оденешь опять халат.
— Нормально.
— Тебе удобно? Это главное. В одежде надо ценить в первую очередь именно это.
— Это не одежда.
— Вот как?
— Это тряпки.
— Вероятно, по вашим представлениям о гардеробе модная одежда должна весить не менее центнера, — проворчал я, несколько уязвленный. Рубашка мне нравилась и я к ней привык, — Если что, твои железяки валяются где-то в шкафу.
— Это доспехи.
— Как скажешь. Но по моему, более рационально будет колоть ими орехи или разделывать рыбу. По крайней мере я никогда не поверил бы, что эти штуки можно приспособить к обычному человеческому телу, если бы не имел сомнительного удовольствия с тебя их стягивать…
Его передернуло. Эта чертова варварская невинность… Я мысленно скривился. Обычное дело — порубить в рукопашной десяток противников или расстрелять в ближнем бою корабль, но стоит одному мужчине раздеть другого — и это чудо краснеет как стыдливая гимназистка. Положительно, варвары почуднее многих неизученных организмов.
В Империи нравы были куда проще, а что касается Герхана, здесь вообще сложно было скомпоновать какую-то группу, которую можно было бы назвать «неприличное» или «приличное». Герхан в этом плане вообще был весьма непонятен. Многие считали его жителей чванливыми и чопорными педантами, другие — невоздержанными и заносчивыми дикарями, третьи — так и вовсе анархистами. Мало кто мог понять и принять основную заповедь Герхана — жизнь для жизни. Жизнь дается нам один раз, это единственное, что мы можем потерять безвозвратно и навсегда. И если так, пройти жизнь надо собой, не отклоняясь по ржавым рельсам выдуманных давно принципов того что считать «правильным», а что нет.
И при этом на Герхане, пожалуй, укоренилось больше всего всякого рода ритуалов, традиций и прочего среди всех человеческих миров. Парадокс, которых у нас всегда было с избытком. Например, любой герханец который считает абсолютно естественным спать с мужчиной, но при этом скорее застрелится, чем придет на прием без меча или не поклонится, являясь в гости к губернатору. Планета абсурдов. Если так, я ее истинный житель.
— Они для боя, а не для… того чтобы… ходить… — кажется, теперь я его немного задел. Котенок редко позволял себе роскошь употребить более трех слов в одной реплике.
— Не вся жизнь — это бой, — возразил я, — По крайней мере у нас.
— Жизнь — это борьба. Ты сам говорить, что борьба — это бой.
— Да, что-то в этом роде…
— На родной планете чтоб жить надо бороться. Там не пьют вина. Тот, кто не борется, жить не долго.
— С кем бороться на родной планете? Хищники?
— Люди.
— Ты хочешь сказать, что у вас есть междоусобные войны? — я даже привстал от удивления.
— Не войны, — он досадливо дернул плечом, — Борьба. Между кланами тоже борьба. Мятежи. Борьба на сопредельных землях. Жизнь — борьба.
Я поймал себя на том, что смотрю сейчас на Котенка как на причудливое и опасное животное, родившееся под светом звезд, которых я никогда не видел. Маленький крокодиленок. Жизнь — борьба… Мог бы я в свои шестнадцать сказать что-то подобное? Я рос в родовом замке, а на Герхане последняя гражданская война миновала так давно, что и дат ее никто не помнил. Родная планета — это дом, самое надежное место во Вселенной, надежней которого ничего невозможно и вообразить. На родной планете не может быть опасностей. Да, дуэли. Или барахлящий двигатель на антиграве. От этого не застрахован никто. Но постоянная опасность — и от тех людей, с которыми живешь рядом… Я потер переносицу. Этого я не ожидал.
— У нас не так, — осторожно сказал я, — У нас родная планета — это дом. Космическая колыбель. Даже имперский высший суд не может просто так протягивать лапы к чужой планете. Люди, родившиеся вместе, до конца жизни будут связаны, ведь это кровное родство, связь…
— Вы трусы и вы слабые.
— Нет. Но каждому человеку во Вселенной нужен дом, место, где он чувствует себя как дома. Знаешь, даже кочевые животные прокладывают путь через те места, в которых они уже были.
— Ваши деньги позволяют вам быть трусами. У нас нет.
— Какие деньги? — я приподнял бровь, — Ты о роскоши что ли?
— Нет. Кислород. Металлы. Почва. Тепло. У вас это есть. У нас этого мало.
— Я понял. Ты говоришь о ресурсах.
— Может быть. Жизнь — борьба.
— Понимаю. Если за пищу и тепло приходится бороться, нет ничего удивительного, что вам тесно на вашей родной планете. Вы летите туда, где людям повезло больше и делаете так чтобы мало всего было у них. Это не самый разумный способ установления баланса, знаешь ли.
— Мы берем то, что принадлежать нам.
— За это вас и отстреливают как собак… Извини, пожалуйста.
Он потерял интерес к беседе, если, конечно, это можно было назвать интересом. Сидел в кресле, немного болтал ногами, не достающими до пола, и внимательно вглядывался в пятна земли, все четче проступавшие вдали.
— Я не хотел тебе обидеть, — сказал я примирительно. Мне хотелось продолжить разговор. Ему надо было с кем-то говорить, хотя бы для того чтобы не задохнуться в собственной желчи, — Приношу извинения.
Он посмотрел на меня с удивлением.
— Извинения нет. Все нормально. Мы враги.
Затянувшись сигаретой, я умудрился обжечь себе губы.
— Млечный путь тебе в глотку и астероид в задницу… — пробормотал я.
На матовом экране радара маленькая точка, только остановившаяся, опять стала выписывать странные кривые.
— Что?
Наверно, я говорил слишком громко.
— А, это так… Не обращай… Зараза!
— Что?
— Скорее не «что», а «кто», — я с раздражением хлопнул ладонью по экрану, — Полюбуйся.
Котенок секунд тридцать смотрел на радар. Точка опять пришла в движение, она курсировала по периметру архипелага, то слегка тускнея, уходя ко дну, то делаясь снова яркой. Курс ее был хаотичен, она могла внезапно остановиться и двинуться обратно или начать кружить на месте.
— Это шнырек.
— Шшшн…
— Шнырек. Животное такое.
Котенок внимательно вгляделся в точку. Наверно, старался представить, как это крошечное пятнышко могло напугать герханца, ведущего такое немалое судно.
— Самое паршивое — молодой, — сказал я со злостью, — Не больше трех месяцев, судя по размеру. Молодые — они самые пакостные. Сонар им до одного места, дури столько, что спокойно могут на судно броситься. Старые умнее, их сонар отпугивает, а эти мозгов не нажили, так еще и голодные. Три месяца под водой все жратвы… Я бы и сам на корабль бросился.
