— Кто людей веселит, за того и свет стоит. Так что ли? — неожиданно выговорил третий старейшина, без злобы или насмешки.
— Захочешь — на гору вскочишь, а не захочешь — и с горы не съедешь, — в тон ему ответил Орур. — Всё будем у подножия топтаться или решим что?
Собрание переглянулось.
— Будь по-твоему, — решил лысый старейшина, и остальные поддержали его нестройным хором.
— Только у уана Керефа есть условия, — спокойным голосом сообщил Орур и приготовился, как ему казалось, к любой реакции, даже к взрыву негодования.
— Ну что же, — рассудительно заметил третий старейшина — Может, в конце концов, он и знает, что делает, раз так в себе уверен. А какой он вообще? Вот как этот гад летающий?
Хин с отчаянием смотрел в окно. Солнце поднималось всё выше, назначенный час приближался. «Не раньше и не позже». Мальчишка сорвался с места и со всей силы ударил по двери — та даже не шелохнулась. Шум снаружи стал громче, потом люди захохотали, и Хину показалось, что они смеются над ним: его отчаянием и бессилием. Он опустился на пол, уткнулся носом в колени. Ушедший день оказался самым счастливым в его жизни, но день прошёл, и чудеса кончились.
Мальчишка с отчаянной злостью ударил кулаком по полу. Люди за окном снова разразились хохотом. Хин наморщил лоб, что было силы, сражаясь с подступающими слезами. Глаза жгло, рука болела — он разбил костяшки пальцев в кровь.
Неожиданно дверь отворилась. Хин даже не пошевелился — он мог по шагам различить, пришла ли Меми, мать или, может быть, Тадонг. Снаружи летни веселились, как никогда прежде, от двери донёсся лёгкий шорох. Мальчишка резко поднял голову, злой и взъерошенный, сморгнул и протёр глаза — у порога никого не было. Он осторожно поднялся, стараясь ступать бесшумно, перебрался ближе к косяку и быстро выглянул в щель. Коридор тоже оказался пуст: должно быть, слуги убежали посмотреть, что творится во дворе.
Не раздумывая, Хин выбрался из комнаты и плотно притворил дверь, как будто она была всё так же заперта, а затем бегом помчался к лестнице на третий этаж. До полудня оставалось всего несколько минут. Запыхавшийся, он остановился в тёмном тупике и, несмотря на спешку, прежде отдышался, затем точно вспомнил, где в полу были ловушки и провалы, сосредоточился и только тогда зашагал, не торопясь и тщательно ощупывая стену от метки до метки. Вытянутые руки, наконец, коснулись невидимой преграды. Вздохнув с облегчением, Хин обвёл давно знакомый камень и протиснулся в узкий проход.
В подвесных чашах уже не горело пламя, зато можно было ясно видеть, как узкие пучки света пробиваются через оконца, и падают, почти не рассеиваясь, в полумрак. Мальчишка отряхнул одежду, сделал вдох и побежал по коридору. Ноги сами привели его к одной из дверей; та ушла в стену, приглашая войти, но Хин лишь нерешительно заглянул внутрь. Он увидел большую залу, стены которой были скрыты волнами драпировок из чёрной материи. Ближняя к выходу половина комнаты отчего-то пустовала — лишь одно высокое кресло, ничуть не похожее на те, что стояли у матери в кабинете, высилось там. А в дальней половине собрались все чудовища разом. Тонкие, изящные зелёные свечи в высоких канделябрах мягко мерцали, чуть слышно потрескивая. Их огни отражались и блестели на чешуе трёх чёрных тварей с тонкими и сильными руками, оканчивавшимися четырьмя пальцами, до удивления похожими на человеческие. Напротив них и будто подражая им, устроились три червя, облачённые в чёрные же накидки. В лапах и те, и другие держали одинаковые пузатые, блестящие, багровые причудливых форм вещи и длинные палки — быть может, волшебные? Такие же вещи, только очень большие, стояли на полу: одна перед Келефом, сидевшим последним в ряду чешуйчатых страшилищ, вторая — неподалёку от него. У её блестящих изогнутых боков устроились сразу две пушистые твари. Коричневая сидела на подставке, окутав мехом тонкую длинную ручку с витиеватым закруглением на конце, серая устроилась на полу и держала волшебную палочку. В центре образованного чудищами полукруга стоял высокий чёрный короб, и на нём спиной к мальчишке примостился жирный, мохнатый паук. Он постучал очень маленькой и тонкой белой палкой по металлической скрижали, лежавшей перед ним.
Келеф взглянул на Хина, плавно взмахнул рукой и указал на кресло. Мальчишка вжал голову в плечи, быстро пересёк пустое пространство и забрался с ногами на своё место. Паук торжественно воздел белую палку. Чудища, не заговаривая, исполнили диковинный ритуал. Черви и чешуйчатое семейство подняли любопытные багровые диковинки и положили их горизонтально на плечи (а черви — на вздувшиеся под накидкой, припухлые кольца), держа левыми лапами. Отвечая поднятой белой палке паука, все занесли над странными вещами свои длинные волшебные палочки.
Паук взмахнул лапами, пальцы чудовищ прижались к длинным металлическим нитям, натянутым во всю длину багровых вещиц, палочки припали к ним, и тишину разорвал торжественный звук, испугавший мальчишку: неожиданный, громкий. Белая палка паука качнулась в другую сторону, звук стал тише, распался на множество голосов, каждый из которых пел свою песню, но все они удивительным образом стремительно двигались куда-то вместе, казались одной мелодией.[10] Хин начал вслушиваться: то одни голоса — высокие — звучали отчётливее, то вдруг пробивались низкие, до того лишь подчёркивавшие движение: они вступали размеренно, словно барабаны, отбивавшие ритм на деревенских праздниках.
Громкая песня закончилась, голоса зазвучали тихо, тепло. Мальчишка подпёр щёку кулаком, слушая их неторопливый рассказ, поглядывая то за движениями волшебных палочек и перемещениями пальцев вдоль нитей, то за взмахами лап паука. Тот колдовал, творя плавные, округлые движения. Вдруг, его лапы стали двигаться точнее, но всё так же аккуратно, и тотчас музыка забилась волнующим пульсом. Хин напрягся, ожидая появления чего-то враждебного, но вместо этого вновь зазвучала прежняя широкая и светлая мелодия, и когда громкие звуки возвратились, он уже не испугался их — то была гордая и торжественная поступь неведомых духов или людей, услышавших однажды в голосе ветра эту песню.
Музыка потекла легко и шутливо. Теперь мальчишке даже нравилось, когда голоса волшебных вещиц звучали громко: тогда он чувствовал в крови дрожащий, гулкий отзвук и всё тянулся вперёд, рискуя выпасть из кресла. Ему хотелось последовать за мелодией, стать одним из её голосов.
Тишина наступила неожиданно. Чудища поднялись, стали расходиться. Незнакомый голос что-то говорил на чужом языке, ему отвечали, а Хин только моргал, ошеломлённый. Рядом с креслом замерла высокая фигура уана.
