- Лошадка милая, куда же ты несёшься?
А я лежу, и нет, и нет меня...
"На этих тагров дров не напасёшься!
Песком присыпьте, чтобы не вонял!"
- Кончай скулить, - предложил кто-то.
- Погоди-ка, - сказал Гурук. - Знаю и я одну из этих модных песенок. Дай-ка инструмент. Ну и развалина. Дрова ты им, что ли колол?
Чингаросс действительно побывал не в одной переделке. Его полукруглый кузов был залатан и кое-где даже подбит гвоздями. Гурук подтянул колки и отложил на стол трубку.
- Вставай, солдат! Скрипят ступени
И в дверь кулак с размаху бьёт.
А день вчерашний был последний,
Труба трубит, трубит поход.
Вот птицы чёрные пропели,
Хрипит сигнальная труба...
Ружьё к ружью, шинель к шинели,
С судьбой смыкается судьба.
Надежда милая, сестричка
Мне шлем тяжёлый поднесет,
А сердце бьётся, словно птичка,
Что так взволнованно поет.
Жизнь разошлась на половинки
Под барабанов тяжкий гром...
Блестят, блестят, блестят слезинки
На детском личике твоём.
Нам командир-мудрец прикажет
И место выберет в строю,
И путь-дороженька проляжет
От бытия к небытию.
Там, впереди - дороги, битвы,
Куда пойдем за взводом взвод...
Твоя любовь, твоя молитва -
Она спасёт меня, спасёт...
Твоя любовь, твоя молитва -
Она спасёт меня, спасёт.
- Сыграй ещё, - попросили после паузы.
Гурук со вздохом отложил чингаросс.
- Кем ты был раньше, Колдун? - спросил Крабат.
- Ну, солдатом не родился... А вообще, хотелось бы, конечно, просто вспомнить.
- Да. Вспомнить, - потёр виски Крабат. - Хорошо б, если бы пришла когда-нибудь эта возможность - вспомнить...
Предзакатным часом они поменялись окопами с молодыми.
Разведали местность. Неприятель стоял лагерем прямо напротив. Посёлочек носил бэрландское название Вендимиок и в ночи был виден издалека. Костры, огни, ржанье коней - келлангийцы явно не собирались прятаться.
- Гурук, - спросил старого солдата Норт, когда они обходили посты, - я не понимаю, война объявлена?
- Война идёт, сержант.
- Тогда, почему... Быть может, завтра ничего и не будет? Заключат мир...
- И мечтать забудь.
Гуруку хорошо было известно это чувство, приходящее, когда после долгого затишья внезапно получаешь известие о том, что назавтра - в бой.
Смерти не избежишь, она как тень крадётся всю жизнь за человеком, и когда-нибудь, когда-нибудь... Может быть завтра, а бывает - ещё раньше.
Когда оно приходит, без толку пытаться отбрасывать прочь дурные мысли - не поможет. Мысль о смерти неуёмна, подобно червю она будет точить твое сердце вновь и вновь. Да, ты немолод, да, лицо изуродовано ударом сапёрной лопатки. Но ведь тебе тоже так хочется жить!
Ах ты, смерть моя матушка... Ладно, держись. Желаешь, чтоб я о тебе думал? - буду думать!
Всегда есть мы и есть они. И мне, в общем, безразлично, кто он. Хуже, когда он улыбается - вот так я тогда и получил лопаткой в лицо... Так, должно быть, улыбается смерть. Она без приглашения, винтом вворачивается меж лопаток, хладит живот, иссушает мозги. Это не боль, и лучше бы, конечно, без боли. Потом ничего не будет.
Пусть! Сейчас надо думать и думать: да, да, всё покроется мглой - и твои детские мечты, и твои кораблики в лужах, и первая любовь, и твои воспоминания, и твоё дыхание, и мир вокруг тебя... Надо думать об этом, входить в это, внедряться в это, не отбрасывать это.
Да, инта каммарас, я думаю об этом и не боюсь размышлять об этом!
И тогда... получается странное. Мысль о смерти устало уходит. Она просто надоедает, как опостылевшая девка. Ну, будет и будет... Инта каммарас, ну и что же, что будет?
Говорят, что смерть надлежит презирать. Нет, это неверно. Ибо презирать следует лишь свой собственный страх.
Потому что пугает не смерть. Пугает мысль о смерти.
- Гурук, а тебе приходилось когда-нибудь драться... с этими? Как оно обычно бывает?
Норт служил в драгунах всего только второй год. Ему до сей поры не приходилось принимать участие в больших позиционных баталиях. Как, впрочем, и многим из молодых драгун, имевших представление о войне как о жизни на марше и лихих партизанских вылазках.
- Постреляют из пушек. Потом - атака. Нам бы поймать момент и - драпануть. Убедительно это сделать, а ещё бы - успеть ноги унести от кавалерии.
- А... как же раненые?
- Легко раненых возьмём с собой.
- А тяжёлых?..
- Будем надеяться, что во время бегства нас поддержит артиллерия... - продолжал Гурук, словно не слыша вопроса.
- Главное - действовать быстро. Тогда... может быть, от всей бригады уцелеет половина. Хотя и треть - не так плохо...
И прибавил, насмешливо скалясь на последний луч закатного солнца:
- Не охай, сержант. Ещё не известно, из кого завтра первого... сок потечёт.
2
Гурук ошибся: келлангийцы в тот день начали не с артиллерии. Не дожидаясь, пока совсем рассветет, шеренги солдат в сером и темно-зеленом пошли сквозь утренний туман. Тагрский часовой вовремя поднял тревогу и торопливые залпы смели первую шеренгу наступавших. Тогда келлангийские гренадеры залегли и поползли вперед, прижимаясь к промерзлой, твердой земле, прикрытые низким туманом как одеялом. На головы тагров одна за другой посыпались гранаты. Осколки от их разрывов доставали солдат по всей длине траншеи, и - благо, что окопы загодя рыли углами.
Всё же потери были немалыми. Отвечать было нечем и командир бригады, капитан Бустар поднял солдат в контратаку.
На этот раз окончательно продравшие глаза тагркоссцы оказались на высоте. Схватывались с келлангийцами молча, без боевых криков, с холодной яростью выцеливая в тумане неприятеля. Шарахали из карабинов наугад, рубили тесаками, пропарывали насквозь штыками, прикалывая к земле не успевших вскочить гренадер, вцеплялись зубами в лица, наотмашь хлестали саперными лопатками и сами падали под ударами. Никто не мог видеть, много ли, мало ли дерётся рядом его товарищей, каждый, ворча, хрипя и задыхаясь от ярости сражался сам за себя - и за остальных.
Не успели вернуться в окопы, как услыхали сквозь туман нарастающий конский топот. Кавалерия!
На этот раз не подвели артиллеристы. Встречь келлангийской коннице горохом забарабанила картечь. На промёрзлой глине закопошились вперемешку лошади и солдаты, келлангийцы и тагркоссцы. Засвистало в воздухе ответное и первые разрывы келлангийских снарядов легли вдоль линий тагрских укреплений. В грохоте разрывов тонули команды, выстрелы и стоны. Для тех, кто мог что-то видеть и слышать, всё слилось в один непрекращающийся ужасный сон. Люди зажимали ладонями уши, ползли, пытались вдавиться в землю. Уползти, убежать было некуда, и лишь промёрзлые комья земли, огонь и грохот разрывов царили повсюду.
