Нелогично.
Закрываю глаза, но становится только хуже — бурая, расчерченная тенями юла пускается в пляс, и я понимаю, что еще немного и меня попросту вырвет. Стыдно.
Зато из кружения появляется мысль — если мне настолько плохо, значит, поединок состоялся, то есть первая часть сна — это не совсем, вернее совсем не сон. А дальше? Дальше не знаю. Снова ухожу.
Возвращаюсь.
Неудобно. Лежать в капсуле дьявольски неудобно, трубки в руках, трубки в носу, трубки в груди. Понимаю, что без них никак, но лучше бы никак, чем так. А еще Рубеус пришел. Мораль читать будет. Какого лешего? И без этих проповедей тошно.
— Ну и чего ты хотела добиться таким образом?
Я молчу, делая вид, что разглядываю стену. Голая и некрасивая, краска легла неровно, и кое-где образовались потеки. Мне хотелось пощупать темно-коричневые капельки, чтобы убедиться, что они и вправду застыли.
Что касается вопроса, то вряд ли мой ответ, что хотела я всего-навсего умереть, понравится Рубеусу. Он разорется, и я буду чувствовать себя еще более погано, чем сейчас. Хотя вряд ли такое возможно.
— И тебе не стыдно?
Стыдно, еще как стыдно. Но опять молчу. Капельки на стене обитают стаями, в одной семь, а в другой — целых девять особей. Или капли краски это не особи? Когда думаешь о чем-то постороннем, стыд исчезает.
— Значит, разговаривать со мной ты не желаешь?
Совершенно верно. Не желаю. Ни с тобой, ни с кем бы то ни было. Во-первых, сказать мне совершенно нечего, во-вторых, разговаривать тяжело.
— Ладно. Когда надумаешь — скажи.
Он уходит и я, наконец-то, получаю возможность поплакать вволю. И почему я неудачница? Но плакать тяжело, сразу начинаю задыхаться, и капсула автоматом подает успокоительное, от которого начинает кружиться голова.
Но Рубеус настойчив. Он возвращается, каждый день или ночь. И сегодня тоже.
— Поговори со мной, — Рубеус садится рядом, и я начинаю ощущать себя еще более беспомощной и больной, чем есть на самом деле. Темные волосы, черные глаза, высокие резко очерченные скулы, наверное, он красивый, но мне уже все равно. — Конни, пожалуйста, поговори со мной.
— О чем? — в горле першит, и лежать неудобно, без крышки капсула похожа на обыкновенную кровать, только жестче. Да и не бывает кроватей из прозрачного пластика.
— Например, о том, зачем ты это сделала? Тебе, что, так надоело жить? Настолько все плохо, что только умереть?
— Уснуть, и видеть сны. Быть может, вот в чем трудность: какие сны приснятся в смертном сне…
— Что?
— Шекспир. Поэт такой древний, — Господи, ну и чушь же я несу.
— Поэт, значит. Никогда не понимал смысла в стихах. Если гимн церковный, то еще ладно, но когда ни о чем… или о смерти… зачем писать стихи о смерти?
— Не знаю, но ведь красиво же.
— И ты тоже из-за красоты решила? Или другие причины были?
— Были, — все-таки неприятного разговора не избежать. Ненавижу объясняться, но он имеет право. Или не имеет? Или потребует объяснения вне зависимости от этого мифического права? Можно снова отвернуться и замолчать, тогда он уйдет. Но тогда одиночество, капли застывшей краски на стене, мерное тиканье приборов и размышления о смысле жизни? Уж лучше разговор, неприятный, но честный.
Рубеус ждет, не торопит, а я не представляю, с чего начать.
— Я поняла, что должна уйти и просто выбрала путь.
— Просто? Ты просто выбрала? — Он начинает злиться. — Взяла и выбрала, так? А обо мне ты подумала?
— А ты обо мне думал? Хотя бы раз все время? Ты стыдился меня. Пенял на мою неспособность вникать в дела. А мне плевать на дела. Мне нужно было, чтобы ты со мной поговорил. Нормально, без крика и Микиных советов. Не поверишь, но поначалу я на что-то надеялась, дура, да? А потом ты сказал, что лучше бы мне не возвращаться, и я поняла, что и в самом деле лучше. Причем для всех. Я лишняя здесь, в замке, в жизни этой. Так чего за нее цепляться? Обидно только, что могла бы раньше уйти, не так больно было бы.
Молчит. Точно подписывается под каждым сказанным словом. Правильно, а чего я ждала? Извинений?
— А чего ты ждала? — жесткий тон, жесткий взгляд, скрещенные на груди руки, когти черными мазками выделяются на белой плоскости халата. — Того, что будет как полтора века назад? Ты сама отгородилась от жизни, запершись в выдуманных обидах. Да мне некогда было разбираться с ними, я не умею и не хочу учиться, потому что бегать за существом, которое думает только о себе, глупо.
Существо… я не человек, и не да-ори, я — абстрактное существо, которое всем мешает. Главное, не заплакать, не здесь, не при нем. Потом, когда уйдет, чтобы никто не видел.
— Я не это хотел сказать, извини.
Легкое прикосновение заставляет вздрогнуть, и Рубеус убирает руку.
— Я просто не мог бросить все на самотек ради… — Рубеус осекся, ну да я и так поняла, где уж не понять, когда все сформулировано настолько ясно. Да и до разговора этого тоже все ясно было, мне остается лишь сохранить хорошую мину при плохой игре. Черт, до чего же сложно улыбаться… и губы потрескались. Отвечаю и сама удивляюсь, насколько спокоен и даже равнодушен голос.
— Ради меня? Да нет, Рубеус, я не настолько наивна, чтобы ожидать от кого бы то ни было подобного подвига. Да и вообще не понимаю, зачем ты здесь, ведь у Хранителя столько дел, ни минуты покоя. Война опять же. Мика.
Он поднялся и вышел, только у самого порога, обернувшись, бросил:
— Ты стала очень злой.
Злой? Я стала злой? Да, черт побери, я стала злой, потому что быть доброй — больно.
Мика пришла дня через два, и честно говоря, я даже обрадовалась ее визиту — лежать в полном одиночестве тоскливо.
— Привет, — сегодня на ней белый наряд, столь же изысканный сколь раздражающе роскошный. — Как самочувствие?
— Великолепно.
— Я рада, — Мика небрежным жестом поправляет волосы. Тонкие браслеты золотой волной скатываются к локтю, потом снова к запястью… красиво. — Знаешь, я так переживала…
— Не верю.
— Ну и правильно делаешь. Слушай, тебе не кажется, что здесь как-то мрачновато, а? Лично у меня в подобной обстановке возникают мысли отнюдь не о выздоровлении.
— А ты болела?
— Нет. Я как-то стараюсь избегать… травм. И тебе советую. — Она произнесла это с таким искренним участием, что я едва не прослезилась от умиления. Я вообще в последнее время какой-то слишком уж чувствительной стала.
— Спасибо.
— Я вообще-то поговорить хотела… надеюсь, ты не станешь ябедничать? А стены все-таки надо будет перекрасить… нежно-зеленый или бежевый? Тебе какой больше по вкусу?
— Бежевый.
