С Миклошем все было как-то несколько иначе. Хотя он был старшее ее самой, кажется, но все же Саша ощущала какую-то… ответственность, что ли? Ведь из-за нее он вообще оказался здесь. Из-за ее глупого желания. Хотя может дело был в сопереживании, выросшем из короткого, но глубокого ментального контакта? Возможно, она сама получила от плененного Миклоша за те часы, пока он пробыл в ее сознании, куда больше, чем хотела и могла понять. Вполне возможно. И, опять же, окажись она сама в такой же ситуации… Легко было представить. Легко понять страх, легко понять шок, и… Одиночество. В мире, где все разом знакомо и не знакома. Где живы живущие многие человеческие жизни Затронутые, но они стали другими, и для них ты — это уже не ты…
Утешать Саша не умела. А сочувствовать умела всегда, сама того не желая, и никакая магия тут не при чем. Хотя Отражение часто успокаивало, показывая, что ее ощущения в той или иной ситуации — вовсе не придумки.
Миклош довольно долго смотрел куда-то внутрь своей кружки с чаем нечитаемым взглядом и молчал. Потом все-таки протянул руку к шоколадным конфетам.
— Я не смогу измениться в одночасье. Но это… попробую. Шоколад.
— Если не понравится, можно не есть его больше. И попробовать что-нибудь другое. Вариантов много, на самом деле. Всегда можно выбрать подходящий.
Парень чуть хмыкает.
— Ты полна надежд.
— Вовсе нет. Я… в общем, надежды — это не ко мне. Но я правда верю в то, что возможностей сейчас вокруг много и что каждый найдет то, что ему нужно. Мне не всегда все удается. Но я просто верю.
Миклош чуть склоняет голову, словно раздумывая. Потом заключает.
— Неисповедимы пути Господни.
И кладет в рот вторую шоколадную конфету, теперь с видимым удовольствием.
Дальше они просто смотрят в окно, думая каждый о своем.
Незадолго до рассвета Саша наконец засыпает, убаюканная стуком колес. Она любит спать в поездах, отдаваясь мерному ритму. С далекого детства, когда больше суток в поезде вместе с матерью приводили к бабушке и дедушке, на дачу к малине и целой куче песка, из которого можно было лепить куличи часами, пока взрослые были заняты своими взрослыми делами.
С раннего детства каждый год летом она ездила в Пензу. До тех пор, пока живы были родственники там и ее собственная семья. Ездила, хотя могла и полететь. Но поезд был каким-то собственным маленьким миром. Уголком, наверное, каких-то глубинных детских воспоминаний. Приятных воспоминаний. Частью ее самой.
И сейчас, несмотря ни на что, несмотря на все происходящее, часть ее личности, определенно, сейчас ликовала. Пусть другие части и бродили в настороженности, мешая крепко спать. Совпадение ли, что из всех городов России, да и не только, и знакомый начальника, и Анасталей — оба свили гнездо именно в Пензе? Саша не хотела быть параноиком… Но в такие совпадения тяжело было поверить. Может, конечно, что-то было важное в этой Пензе. Или, наоборот, — неважное? Относительно небольшой город, где, однако, наверняка и раньше можно было затеряться. Особенно в какой-нибудь деревушке рядом, в Лермотновке или еще где-нибудь в подобном месте. Или среди мордвы. Хотя основан город вроде как в семнадцатом веке, может сбежали туда просто… Ладно, что гадать. Увидит — узнает.
Хотя защиту в несколько слоев и вокруг их пары полок с Миклошем, и на входы в вагон, и на самого напарника Саша накинула. Так, на всякий случай. И каждый, наверное, десяток минут она просто рассматривала нити защитного плетения, словно думая, что в любой момент их порвет вражеское заклинание или вновь люди вокруг разбегутся и она останется одни на одни с очередным одержимым жаждой убийства. Но потом стук колес все же берет свое, погружая в сон.
Сон полон сумбурных видений, и когда Саша оказывается в купе за столиком, то даже не удивляется. Не удивляется и когда проводница приносит белье и чай… и садится на полку напротив. Саша вглядывается в глаза, моргает — и пытается вытянуть руку в защитном жесте, прогоняя наваждение. Но тут проводница только качает головой и перетекает в иной образ.
Муза.
— Я напугала тебя. Прости, Колдунья, — губы Музы не двигаются, но слова Саша слышит с отчетливой ясностью. — Я ограничена ролью, увы, и иного пути для разговора нет. Но клятвы того, кто считает меня своей дочерью, велят мне играть роль и в этой постановке.
Клятва.
— Вред будет причинен кому-то?
Муза чуть улыбается.
— Сценарий пишется, Колдунья. Но одно известно — в нем всем есть разные роли. Я исполнила свою, отдав амулет. Ты исполнила свою, попросив счастья. Но эти реплики есть не только в том сценарии, что пишется тобой, мной или теми, кто стоит за тебя. Есть и другой, кто плетет паутину сетей и пишет свою пьесу. И он вовсе не так привержен к искусству ради искусства, как Маэстро. Вовсе нет.
— Ты хочешь сказать, что там, в Пензе, есть кто-то, по чьему плану все происходит и кто хочет причинить вред с помощью магии?
— Сценарист. Да. Мы все, Колдунья, пишем свои пьесы. И простой люд, и маги, и мы… Но Кукловод, паук, безликий режиссер, он хочет не просто для себя главной роли в своем произведении, а хочет, чтобы все вокруг произносили им заготовленные реплики и совершали шаги и поступки лишь те, что задумал он. Кукловод плетет паутину, протягивая нити тонкие, невидимые — но оплетающие и разум, и душу. Ты с Обесчещенным идешь прямо в его сети.
Саша складывает руки.
— Я не могу просто взять и отступить.
Муза улыбается.
— Истинный, итоговый сценарий пока не написан. И мастерство Кукловода вовсе не значит, что никто не сменит режиссера. Он плетет свою паутину, но на каждого паука будет своя лягушка. Я лишь хочу предупредить — новый акт приближается. У каждого есть своя роль, и даже актер третьего плана вдруг может принести ту реплику, что приведет к развязке. И ружья, висящие на стенах, будут стрелять. Я играю роль в этой истории. И коль ты пошла навстречу Маэстро, то моя роль переплетена с твоей. Колдунья, ты сильна. Но не всесильна. Будь осторожна с тем, до чего прикасаешься, ведь любые щиты можно обойти, и любую оборону пробить. И помни: Обесчещенный — твой союзник, ключ к разгадке. И единственный, кого на самом деле боится Кукловод, ведь именно он способен раскрыть его тайну, пусть твой спутник сам даже не знает об этом. Колдунья, я доверила тебе судьбу потерявшего тело. Теперь твоя очередь играть главную роль в его пьесе и не только в ней.
Саша кивает. Туманно, запутанно… Столько вопросов.
— Ты можешь сказать, чего стоит опасаться?
Муза делает движение головой, поворачивается — и вмиг в купе напротив Саши сидит гадалка с картами в руках.
— Предвижу… Предвижу грядущее. Нежданный подарок может сгубить тебя, Колдунья, а еще вернее подарок, данный чистой душой, сгубит Обесчещенного, пришельца из времени, когда такой дар был бы и вовсе не возможен. Но как дар может стать проклятием, так и враг может стать союзником, сам того не желая. Будущее переменчиво, Колдунья.
Вновь движение, и вновь появляется Муза.
— Скоро твоя остановка. Хочу лишь заметить — в глубинах Отражения обитают как те, кем пугают магов по ночам, и те, кто прожив во тьме разума, ныне переродился, изменившись. Но эта глубина и связывает нас с теми, кто касается Грани. Связывает всех нас и вас. И если знать, кого звать, то зов может и дойти — и до кошмаров, и до спасителей, и до простых Затронутых. Помни об этом, Колдунья и Знахарь. Каждый миг помни.
Дверь открылась, и Муза, вновь обернувшаяся проводником, выскользнула за дверь купе.
А Саша проснулась от детского смеха, словно бы выпутываясь из сна. Как будто от рывка защиты — но защита уцелела. Что-то происходило, совсем рядом. Но что? Саша, еще разбираясь, в чем дело, спрыгнула с полки прямо на пол, босиком, и увидела занятную картину. В проходе около титана стоял Миклош, набирая воду в разноцветную детскую кружку.
Парень, кажется, не видя ее, развернулся и принес кружку к ожидавшему его совсем рядом мальчугану лет семи, сидевшему за столом через три боковых полки от самой Саши. Пацан улыбнулся — и протянул Миклошу здоровенную вафельную конфету. Дар…
