Я припарковалась рядом с на удивление знакомым темно-синим «Пассатом». Знать бы, к чему эта встреча, в последнее время в нашей тили-мили-тряндии меня принято сторониться. Я вышла под моросящий дождь, накинула капюшон. Падальщик привалился к дверце.
— Привет, — поздоровался он.
Я подняла бровь и ничего не ответила, с сомнением приглядываясь к Венику. Ничего хорошего такая встреча не сулила, неужели старик отозвал разрешение?
— Голова у тебя железобетонная, — он усмехнулся, — когда ж тебя пробьет-то?
— Давай без загадок, — попросила я. — Говори прямо, чего надо?
— Учиться с ножиками обращаться еще не передумала?
Я молчала.
— Могу помочь, — он встрепенулся, — только уж извини, не на серебре. Прошлого раза более чем достаточно.
Мужчина задрал рукав до локтя. На внутренней стороне руки ярким пятном ожога горел отпечаток широкого лезвия.
Это было подобно пробуждению, сквозь странный сюрреалистический сон прорвалась реальность. Ничего нового в голове не появилось: ни откровений, ни воспоминаний. Они всегда были там. Память никто не изымал. В этих коридорах и хитросплетениях событий стояло зеркало, и каждый раз, когда от меня требовали правды, я подходила к нему вплотную, видела и не видела, коридор продолжался, но нужного воспоминания не было. Я не могла озвучить то, чего не было, как бы меня ни просили, как бы ни уговаривали, как бы ни пытали. Как же мы рисковали. Без страховки, без запасного плана, без гарантий.
Я смотрела в карие с серыми крапинками глаза Веника и никак не могла поверить, что у нас все получилось. Мы все живы. Святые! Я закрыла глаза…
…думай, думай, — скомандовала я себе. Раздавшийся в тишине дома треск заставил меня подпрыгнуть. Девушка вскрикнула, Игорь тихонько захныкал.
В спальню, минуя дверь, на которую я сейчас смотрю, можно попасть через окно. Похоже, для разнообразия мне сломали раму, а не дверь.
Я сидела на диване, и потому первым делом дернула на себя подлокотник. Под декоративной панелью была узкая, как пенал, ниша, в темноте которой поблескивало серебро. Я схватила охотничий нож, он был крупнее стилета, а значит, нанесет больше вреда. Иллюзий я не питала, друзья через окно не ходят, разве что соседи…
В комнате Веник прижимал Милу к кровати, зажимая рукой рот, рядом недовольно сучил ножками ребенок, он был не в восторге от пробуждения.
Я кинулась на гробокопателя, он закрылся рукой, другой, продолжая сдавливать девушке лицо. Не будь я такой неумехой в обращении с оружием и не надень он в этот жаркий день футболку с коротким рукавом, все могло сложиться по-другому. Он ждал удара режущей кромкой и без сомнения выбил бы нож из рук. На что он не рассчитывал, так это на серебро вместо железа и на неловкость нападающего, вместо колющего удара я стукнула плашмя. Без понятия, как это у меня вышло, слишком все было быстро. Падальщик зашипел, отпрянул от девушки, поддерживая обожженную руку второй. Мила пискнула и перекатилась на другую сторону кровати, схватив малыша, который, оказавшись на руках у матери, довольно крякнул.
— Убирайся, — рявкнула я, голос дрожал, смазывая все впечатление.
— Обязательно. Рад, что вы можете позволить себе отказаться от помощи…
…Я выдохнула, возвращаясь в реальность. Заново переживать испуг и ту дрожь в голосе и теле было не очень приятно, сердце бешено стучало о ребра.
— До сих пор не верю, что мы доверились тебе.
— Не ты. Мила. Ты угробила бы их обоих, и сама сгинула.
Я покачал головой…
…Он оказался передо мной в долю секунды. Я знаю, как быстра нечисть, но это нисколько не уменьшает ужаса, когда мужчина крупнее тебя раза в два, делает скользящий шаг и бьет. Все это за долю секунды, даже моргнуть не успеваешь. Я схватилась за ушибленную руку, как секундой ранее гробокопатель. Веник с невозмутимым видом отшвырнул серебряный нож под кровать. Он бил наверняка и не по лезвию, а по руке. Святые, больно.
— Давай его хотя бы выслушаем, — попросила Мила.
— Он напал на тебя, — в изумлении повернулась я к девушке.
— Она собиралась заорать, — пояснил падальщик и сел на кровать, — теперь поговорим…
…и положила внезапно занывшие руки на крышу машины, мокрый металл приятно холодил кожу.
— Ты просто мастер красноречия, раз уговорил нас на эту авантюру.
— Я сказал правду. Понравилась вам она или нет, мне плевать…
…поверить в то, что гробокопателю не наплевать, было сложно, почти невозможно.
— Зачем тебе помогать? — Я сделала пару шагов к Миле, что, конечно, не укрылось от падальщика.
— Лирику — про то, что я раньше был человеком и мне жаль пацана, можно опустить? — Он был ироничен.
— Опусти.
— Меня обманули, — он заворчал, — обманули те, кому дать сдачи в открытую я не могу, разные весовые категории.
— В чем? — спросила Мила.
— Мне обещали твою подружку.
— Катю? Но она же умерла.
— Все правильно, — я скривилась, — ему обещали ее труп.
— Но… — девушка зажала рот рукой.
— Сегодня я узнал, что ее кремировали, — грустно сказал падальщик.
— Погодите, — она зажмурилась на несколько секунд, — я не хочу думать о трупе, обо всем этом, пожалуйста, ее не могли кремировать на следующий день после смерти.
— Мы в кроличьей норе, — грустно улыбнулась я, — там прошло уже дней пять, так что могли, — я вновь посмотрела на соседа и зло поинтересовалась. — Компенсировали?
— Обижаешь, хозяин заботится о своих холопах, — он вернул сарказм, и, надо сказать, у него вышло лучше, — заменили. На нее, — гробокопатель указал на девушку…
…я вспомнила, как растерялась Мила.
— Почему тебе так не нравился этот обмен? Не подумай, что я жалуюсь, интересно, а тогда совсем не было времени задавать вопросы. — Я посмотрела на Веника.
— Ту я пробовал. Ту хотел. Эту нет, — он хмыкнул, — считай это вкусовым предпочтением.
— Не знала, что тебе вообще требуется разрешение на «трапезу», — вышло резко и не очень вежливо.
— Да нет, не требуется, — он поднял глаза в пасмурное небо, — у меня лимит на два… хм… «блюда» в сезон, по нашему времени — в декаду. Есть правила: не раскапывать могилы на одном кладбище два раза подряд, не воровать из морга, не привлекать внимания людей. Да и если переешь, может кровь в башку ударить, всемогущим себя почувствуешь. Эта шла сверх нормы. Бонус.
Гробокопатель смотрел на меня без неловкости, стеснения или угрызений совести. Он не скрывал свою суть, ему плевать на мои мнение и принципы. Так же он смотрел тогда и на Милу, прямо и открыто, не желая прикрывать истину словесными изысканиями…
