— Разве мы не должны до конца бороться за душу каждого грешника?
На этот раз отец-настоятель не смеялся. На этот раз он буквально пригвоздил Фрэнсиса к месту суровым, непреклонным взглядом.
— Берегись, брат Фрэнсис! — мрачно заявил он. — Ты очень близко подошел к самому краю пропасти, в которую скатились и Джоджонах, и Эвелин. Этот глупый идеализм до добра не доведет. Примером тому может послужить судьба Браумина Херда и других заговорщиков.
— Но ведь еще святая Гвендолин говорила, что только любовь способна породить любовь.
Фрэнсис изо всех сил старался, чтобы его слова прозвучали не как возражение, а как просьба помочь разобраться в трудной проблеме.
— Святая Гвендолин была дура дурой.
Глаза у Фрэнсиса чуть не выскочили из орбит, пришлось даже прикусить нижнюю губу, чтобы не разинуть от удивления рот. Все годы обучения ему снова и снова вдалбливали в голову, что произносить бранные слова по отношению к святым — тяжкий, несмываемый грех.
— Ну, что с тобой? Ты скоро будешь магистром… может быть, — Маркворт бросил на него хитрый взгляд искоса, — и как магистр, должен научиться смотреть правде в глаза. Гвендолин была самая настоящая дура; это признают большинство моих коллег.
— Но ведь никто не возражал, когда ее канонизировали, — пролепетал Фрэнсис.
— Исключительно из прагматизма. Гвендолин была единственным кандидатом женского пола, и если бы ты повнимательнее читал историю того тревожного времени, то понимал бы, что возникла необходимость умиротворить женщин. Отсюда и взялась эта святая. Пойми меня правильно, мой юный ученик. Гвендолин обладала великодушным сердцем, она была добра по природе своей. Но наших истинных целей она никогда не понимала. — Он помолчал. — Берегись, как бы и тебе не стать гуманистом.
— Я не знаю, что означает этот термин, — признался Фрэнсис.
— Берегись, как бы у тебя не возникло искушения поставить права личности выше добра в более широком понимании этого слова. Я надеялся, что мне удалось помочь тебе избавиться от этой слабости, пока мы улаживали дела с Чиличанками. Однако, по-видимому, она укоренилась слишком глубоко. Хочу, чтобы ты понял: это последнее предупреждение. Всегда существовали те — и Эвелин с Джоджонахом тоже принадлежали к ним, — кто считает, будто церковь должна быть пастухом заблудших овец, целителем ран, духовных и физических. По их понятиям, мы должны жить как нищие и ходить со своими священными камнями в народ, помогая людям жить. Это величайший грех.
Фрэнсис удивленно склонил голову набок — ничего греховного он тут не видел.
— Глупцы! — рявкнул Маркворт. — Не дело церкви — лечить болячки мира; ее главная задача — дарить надежду на лучшую жизнь, которая ждет людей за роковой чертой. Если бы церковь превратилась в собрание нищенствующих, кого она могла бы вдохновить? Дарить надежду черни — вот в чем наша слава и наша сила. Только страх перед нами, представителями неумолимого Бога, удерживает их от того, чтобы свернуть с пути истинного. Помни об этом постоянно. Если мы распахнем двери аббатства и отдадим камни простому люду, что станется с нашей тайной, мой юный брат? А без тайны о какой надежде на будущее счастье может идти речь?
Фрэнсис изо всех сил пытался понять смысл этой удивительной речи; и некоторые доводы казались ему убедительными. Но он ничего не мог поделать с тем, что отдельные несоответствия просто бросались в глаза.
— Но ведь мы отдаем камни купцам и людям знатного происхождения, — осмелился возразить он.
— Вынужденно. Мы продаем или даже отдаем очень незначительную часть камней в обмен на богатство и власть. А как иначе мы смогли бы убедить простой люд смотреть на нас с надеждой? Церковь должна возвышаться над чернью, и временами ради этого приходится сотрудничать со светской властью и торговцами. — Маркворт усмехнулся, как показалось брату Фрэнсису, зловеще. — Однако опасаться нечего, мой юный брат, — закончил отец-настоятель, ведя Фрэнсиса к двери. — Сейчас орден Абеля поистине снискал благословение Божие. У нас появился деятель, который желает и имеет возможность поправить положение дел.
Брат Фрэнсис поклонился и вышел. Он боялся за Браумина и остальных, боялся вновь стать свидетелем ужасной расправы, но еще больше боялся того, что Браумина или, скорее всего, кого-нибудь из его товарищей послабее приволокут обратно в Санта-Мер-Абель. И тогда под пытками он признается, что это Фрэнсис вывел их из аббатства!
Как поступит в этом случае отец-настоятель? Учтет его всегдашнюю преданность и проявит терпимость или в интересах добра — в более широком понимании этого слова — будет действовать совсем по-другому?
Мазур-Делавал так и сиял в неярких лучах солнца, однако стоило набежать плотным тучам, как Роджер и его спутники тут же вспоминали, что уже наступила зима. Воздух был морозный, а когда огромный паром рассекал волны, брызги обдавали холодом.
Они шли сюда окольными путями, опасаясь преследования и имея намерение изменить свою внешность — отрастить бороды и сменить бросающиеся в глаза коричневые рясы на другую одежду. И вот теперь они уже видели Палмарис, город, где властвовал Маркало Де'Уннеро, что, по правде говоря, их очень пугало. Можно не сомневаться, он уже в курсе того, что они сбежали. И как бы они ни меняли внешность, при встрече этот опасный человек, конечно, узнает их.
Вот почему вопреки желанию Роджера разыскать кого-нибудь из своих прежних знакомцев они сошли с парома с твердым намерением сразу же отправиться дальше, на север. На улицах все было спокойно, если не считать того, что время от времени попадались группы солдат и тогда приходилось сворачивать куда-нибудь в боковой переулок.
Спустя полчаса, оказавшись у северных ворот, они столкнулись с другой проблемой. Угрюмая охрана никого не впускала в город и не выпускала из него без тщательного досмотра вещей.
— Жаль, что мы не прихватили с собой парочку камней, — сказал Кастинагис. — Янтарь по крайней мере. Тогда мы могли бы просто пройти по воде.
Остальные энергично закивали в знак согласия — в особенности Виссенти, — но Браумин напомнил им, что в случае кражи камней Маркворт уж точно бросился за ним в погоню.
— Ну, и как мы будем выбираться отсюда? — спросил Кастинагис.
Не зная, что сказать, Браумин посмотрел на Роджера.
Как-то так само собой сложилось, что со всеми сложными проблемами обращались именно к нему. Он безропотно взял на себя ответственность; напротив, это ему льстило. Немного поразмыслив, Роджер предложил им в сущности очень простой план. Поскольку погода стояла хорошая, многие крестьяне с юга проезжали через Палмарис на север, везли в разоренные районы сено и другие припасы. Роджер вывел бывших монахов на улицу, вдоль которой тянулись трактиры и длинной вереницей выстроились фургоны. В них сидели крестьяне, попивая винцо перед дальней дорогой.
