— Это оттого, что она здесь со мною… — смеясь, сказала старуха и указала на нишу, в которой покоились тело ее предшественницы.
Владигор поклонился и проговорил:
— Приветствую тебя, о Сивилла.
— И я тебя приветствую, Архмонт. Или ты хочешь, чтобы тебя называли твоим новым именем — «Меций Гордиан»? Как тебе нравится быть римским гражданином?
— Я должен отвечать на этот вопрос?
— Разумеется, нет. Здесь на вопросы отвечаю я, если захочу. — Старуха захихикала, найдя свою шутку удачной. — Я и так знаю, что тебе больше нравится, когда тебя называют Владигор.
Она произнесла его имя на чистейшем синегорском. Причем на ладорском диалекте, с четким «л» и звонким «р». Князь невольно вздрогнул, ибо в этом мире так его называл только Филимон.
— Так о чем же ты пришел меня спросить, Архмонт? — продолжала старуха.
— Боги открыли передо мной поток времени, чтобы я мог проникнуть в этот мир. Но мне неведомо, как вернуться обратно.
— Что ж тут сложного, — пожала плечами старуха. — Боги отправили тебя, значит, они и вернут обратно. Или ты не доверяешь богам?
— Боги нередко забывают о смертных, если те не отваживаются напомнить о себе.
— Ты прав, юноша. Боги забывчивы. Они слишком заняты собой и своими делами. Но если бы это было не так, нам бы всем было скучно жить…
Старуха взяла двумя руками чашу, отпила глоток и поставила ее обратно на стол. Сплела руки в замок, закрыла глаза и принялась раскачиваться на своем каменном сиденье. Браслеты негромко звенели. Поначалу губы ее были плотно стиснуты. Потом послышалось невнятное мычание, и наконец Владигор услышал:
Двери времен открывает последний
живущий смертью своею.
Никто из римлян благородных не увидит,
что зрел его глаз.
Но каждый узрит, что доступно живущим с ним вместе.
Третий день, наступив, отворит временные врата.
Помни, открытыми быть им до восхода
Луны бледноликой.
Владигор мало что понял из бормотания старухи, но переспросить не посмел. Повернулся и двинулся назад той же дорогой, что пришел. Во всяком случае, это было больше, чем ничего. Он так задумался над словами Сивиллы, что не обратил внимания на скользнувшую под потолком черную тень. Лишь когда летучая мышь коснулась его своим крылом, он очнулся. Поганая тварь не только ударила его крылом по щеке, но и задела светильник. Искры посыпались вниз. Владигор сейчас находился как раз посреди лужи «масла»…
— Время, остановись! — выкрикнул Владигор, и эхо заметалось в бесчисленных галереях пещеры.
Внезапно все звуки смолкли. Исчезло всякое дуновение воздуха, ледяной холод мгновенно наполнил пещеру. Зеленоватый призрачный свет тонкими лучами пронзил воздух. Владигор понял, что не дышит и… не хочет дышать. Он наклонился. Время не текло — сочилось неспешно. Искры, слетающие вниз, не падали, а кружились в задумчивости, как стая сверкающих бабочек. Владигор успел подставить ладонь и собрать их все до единой, — касаясь его кожи, они несильно жалили и гасли. Затем он выпрямился и протянул руку к зависшей в воздухе твари. Крылья ее колебались, она силилась сделать спасительный взмах, но не могла. Владигор схватил ее, но толку от этого было мало — тварь тут же превратилась в комок теплой грязи, растекшейся по пальцам. В то же мгновение время вновь потекло как обычно, и сердце Владигора застучало как бешеное, торопясь сделать недостающие удары. А по галереям пещеры пронесся вихрь, поднимая неведомо откуда взявшиеся прошлогодние листья, сломанные ветки и прочий сор, накопленный годами. Пламя в светильнике погасло, и назад Владигору пришлось двигаться уже на ощупь.
Две каморки располагались на самом верхнем, четвертом, этаже. На первом была таверна и лавка торговца тканями. На втором жил разбогатевший вольноотпущенник, на третьем — два брата, свободнорожденные граждане, клиенты богатого патрона. Каждое утро, надев ветхие тоги, торопились они на раздачу даров к своему патрону и возвращались назад, чтобы переодеться и отправиться в таверну, а затем на форум или в цирк. Или в Колизей. Больше никуда эти паразиты не ходили. Иногда им везло и они выигрывали несколько сестерциев, поставив на удачливого возничего в цирке. Тогда домой они возвращались после третьей стражи ночи, горланя пьяные песни и выблевывая на деревянные ступени обильный ужин. Старуха рабыня, единственная их прислужница, бранясь, мыла потом лестницу. А утром эта парочка, держась за раскалывающиеся от боли головы, вновь отправлялась к патрону за милостыней. Стук их сандалий возвещал, что настало утро.
Меций Гордиан, или, как он по-прежнему себя называл, Архмонт, и Филимон занимали самые верхние комнаты. Подойдя к дому, Владигор едва увернулся от помоев, которые выплеснули на улицу с третьего этажа. Вонючая жидкость, пенясь, потекла к стоку канализации. Владигор поднял голову. Из окна выглядывала голова старухи с крючковатым носом и всклокоченными седыми волосами. Владигор погрозил ей кулаком, но старуха только презрительно фыркнула и скрылась в окне. На стене возле дверей лавки за время отсутствия Владигора появилась новая надпись: «Луций, все девушки от тебя без ума…»
Внизу же какой-то остряк, уж не Филимон ли, приписал: «Жаль, что я не Луций…»
Владигор стал подниматься наверх. До второго этажа лестница была каменной, так же как и сам дом. В квартире вольноотпущенника слышались веселые голоса и треньканье кифар — там, как всегда, пировали. На третий и четвертый этаж вела деревянная лестница, да и сами эти два этажа, предназначенные для бедноты, были деревянными. Две комнатушки, снятые Филимоном, не имели даже двери, а только лаз в полу, к которому вела лестница, на ночь он закрывался крышкой с замком. Мебели почти не было, если не считать двух кроватей, шаткого трехногого столика, деревянной скамьи и громоздкого сундука, разумеется пустого, но который вряд ли смогли бы сдвинуть с места трое здоровенных мужчин. Судя по резьбе, украшавшей стенки и крышку, прежде он стоял в доме куда более богатом. Сейчас сундук этот весь был завален свитками пергамента. Филимон, уже успевший перенять римские обычаи, возлежал на кровати и читал свиток, пользуясь тем, что западное солнце светило в окна. Ах да, в углу еще стоял ларарий — шкафчик на резных ножках с облупившейся росписью на дверцах и резным бордюром, хранящим следы позолоты. В ларарии обитали боги-покровители их скромного жилища — две терракотовые статуэтки, чем-то очень похожие на самих Владигора и Фильку. Каждый вечер Филимон складывал перед ними объедки, чтобы покровителям было чем перекусить, а в нижнее отделение прятал грязную посуду, когда ленился в темноте спускаться к фонтану. Надо сказать, что сухие корки к утру непременно исчезали — терракотовые божки были необыкновенно прожорливы.
