Угас «Лампион добродетели»
Всякое время в изобилии рождает и плутов, и подвижников. А иной плут, заигравшись, и воистину делается подвижником, чему немало примеров и в житиях благочестивых отцов, и в насмешливых рассказах язычника Лукиана, и в одной книге под названием «Лампион добродетели», которая сгорела в 1291 году после того, как Килавун, султан египетский, взял штурмом Акру – последнюю крепость франков на Святой Земле. Помимо прочих поучительных историй, помещался там рассказ о брате Сергии, который подвизался при дворе великого хана Мункэ и совершил там множество подвигов. Поскольку рассказ этот имеет, хотя бы косвенное, отношение к истории Феодула, дерзнем поместить его здесь.
Какой-нибудь маловер, возможно, спросит, каким это образом возможно помещать в книге рассказ, безвозвратно сгоревший в 1291 году? Да устыдится он своего невежества, вспомнив о том, что история наша относится к 1252 году, когда «Лампион добродетели» цел-целехонек лежит себе в Акре, в том самом миноритском монастыре, что вскормил и выпестовал Феодула.
Жил некогда в Армении один священник, человек весьма благочестивый, знаток книг и изустных премудростей. Он исповедовал веру Христову не по-римски, но согласно старинным заветам Нестория.
Здесь следует сказать, что учение Нестория, чрезмерно мудреное и потому допускающее произвольные и далеко идущие толкования, было осуждено в Риме, но совершенно не погибло. Напротив. Нашлись люди, которые сберегли книги, написанные Несторием в изгнании, и положили их в основание своей общины. А поскольку обитали несториане как бы на обочине христианского мира – в Армении и отчасти в Сирии, – то и осуждение со стороны Рима их не достигало.
Этих людей легко было узнать среди прочих, ибо они никогда не изображали Христа пригвожденным к кресту, говоря, что это стыдно, и даже отказывались смотреть, если им показывали распятие. Однако самый знак креста чтили и иногда выжигали его себе на лбу раскаленным железом. Армянский священник, о котором идет речь в «Лампионе», этого, однако, не одобрял и среди своей паствы не приветствовал, а вместо того всем крещающимся выжигал небольшой крестик на правой ладони, используя для этого старинное тавро. Такой ладонью, учил он, можно очистить от скверны любую пищу и еду, а в очень редких случаях – и человека.
Усердие и благочестие этого священника были таковы, что обратили на себя внимание Господа, и, желая вознаградить того за усердие, призвал Господь для беседы его душу, покуда сам священник мирно почивал у себя дома.
– Хочу одарить тебя. Проси! – сказал Господь Бог.
Священникова душа отвечала:
– По худоумию моему и отсутствию должного учителя не могу я, Господи, постичь некоторых премудрых книг, ибо написаны они по-гречески. А этого языка я не разумею.
– Будь по просьбе твоей, – сказал Господь, – дарю тебе знание греческого языка! Восстань с ложа своего, возьми книгу и читай.
Таков был этот человек, а звали его Саркис.
Новшества в церковной жизни считал за нечистое и всячески избегал их, а обычаев держался самых древних. Вместо мира употреблял он чистое оливковое масло; колоколов не признавал и сзывал на молитву, стуча билом по куску железа, подвешенному к кровле храма. Единственное, чего не захотел он унаследовать из принятого в ранних общинах, было единоперстие. Саркис учил осенять себя двуперстым крестным знамением – в память о соединении в Христе двух природ, человеческой и божественной, в чем и заключалась причина нашего спасения. Так же учил и Несторий.
Храм, где служил Саркис, стоял высоко в горах, отчасти вырубленный в скале, отчасти пристроенный к ней сбоку. С восточной стороны к храму теснились обтесанные плоские камни с вырезанными на них виноградными лозами и крестами.
Кругом храма высились горы, иссушенные солнцем, так что тонкая серая пыль день и ночь скрипела на зубах. Далеко внизу белой лентой пенилась и прыгала безымянная речка.
В холодном полумраке храма, воткнутые в ящики с песком, горели лучины, наполняя темный воздух золотистым светом.
Но всего удивительнее были в храме стены – лишенные всяких украшений, вытесанные из розовато-серого камня. Любое слово, сказанное в самом храме, тотчас звонко разносилось по всему помещению, поскольку при строительстве в стены было вмуровано восемь пустых кувшинов. Благодаря этим кувшинам воздух в храме распределялся особенным образом, и всякий звук делался громким и ясным. И только в одном месте, при входе, голос становился глухим и как будто плоским. Это происходило потому, что в девятом сосуде, замурованном в стену слева над порогом, находилась отрубленная голова одного лютого идолопоклонника, который некогда приходил сюда во главе несметного войска, пытался захватить Армению и разрушить ее храмы, но милостью Божьей был разбит и предан справедливой казни.
Много чудес таил в себе храм; однако не обо всех сумели сохранить воспоминание люди, но только о некоторых.
И вот постигла Армению новая беда. Явились в горы отряды сарацин и учинили настоящий разбой. Многих жителей они убили или угнали в плен; разрушили дома, забрав оттуда все добро; добрались и до храма и священника пронзили копьем прямо у алтаря. А затем, охваченные дьявольской злобой, принялись крушить стены, поджигая все вокруг. Один за другим лопались певучие сосуды – все восемь; когда же дошла очередь до девятого, то оттуда выкатилась отрубленная голова с оскаленными в черной бороде зубами.
Все это видел сын священника, который скрывался в горах неподалеку. Когда настала ночь, он пробрался в разоренный храм и добыл из-под развалин крест – сарацины не тронули его, питая суеверный ужас перед знаком истинной веры. С этим крестом молодой армянин направился в Святую Землю и спустя много месяцев достиг своей цели, претерпев по дороге множество бед и лишений. В Иерусалиме он принял имя брата Сергия и ушел в пустыню, ибо ничего не жаждал столь сильно, как только спасения своей души.
Он превозмогал голод и нехватку воды, страдал от праздных мыслей и похотения, и часто так случалось, что, кроме Диавола, не было у него собеседников. Подбежит, к примеру, ящерка и давай насмехаться:
– Брат Сергий, а брат Сергий!
– Что тебе? – спросит брат Сергий. А она:
– Скажи мне, брат Сергий, правда ли, что несторианим монахам дозволено жениться?
– Ничуть не бывало, – отвечал брат Сергий. – С чего это ты взяла?
– А почему отец твой, священник, не остерегся зачать тебя? – не унималась ящерица. – Грех это!
– Отец мой, священник, не был монахом, – сердился брат Сергий, вынужденный растолковывать очевидное. – Священникам же святой Несторий дозволяет брать жен и рождать с ними детей.
