— Можно поднять корову повыше, вон туда? Чтобы я могла встать под тушу.
Старик безропотно подчинился. Вампирша похвально быстро для неловкой хозяйки разделась догола. Не стала снимать она только кулончик с каплей крови Избранной, она постоянно носила его давно: лучи Дара дарили Мире жгучее, но желанное ощущение жизни. Стеснения вампирша не испытывала, лишь голод.
— Ну? — крикнула она старику. Тот уже поднялся на помост, но забылся, глядя на прекрасную обнажённую девушку, очарованный, как все смертные. Он не замечал высохшей жёлтой кожи, костей, выпирающих из-под неё, отвратительно вздувшегося от чужой крови живота. Он не видел многочисленных шрамов от стрел и кинжалов охотников, украшавших вампиршу с юности…
— Режь! — прорычала Мира.
Горячая кровь ударилась о плечи, грудь. Она стекала ниже, но не доходила до ног — впитывалась в кожу. Мира подставила лицо струям, жадно ловила их ртом, растирала кровь по лицу, груди, животу. Она купалась в чужой жизни. Она радостно смеялась, и смех этот был похож на клёкот хищной птицы. Арно застыл, пожирая её глазами, но во взгляде было не вожделение — тот же вампирский голод.
Поток крови постепенно иссякал. Последние ручейки стекли по спине вампирши, даря восхитительное ощущение тепла, и всё прекратилось. Только капли методично ударяли в макушку, сводя с ума. Мира отступила в сторону, оскальзываясь в крови босыми ногами.
— Благо… дарю, — запинаясь, тихо сказала она старику, и в этот раз он сразу её расслышал. — В следующий раз можно также? Только не говорите Бовенсу. Вот деньги, Арно, дай ему, побольше.
Её тело словно засияло, впитав чужую кровь. Вампирша похорошела и помолодела. Винсент был бы сейчас вполне доволен внешним видом тётушки. Мира быстро оделась, приладила и шляпку на застывшие тёмно-красным панцирем волосы. Она даже развеселилась.
«Хороша глава охотников!» — хихикнула она.
— Вам нужны будут ещё тела? — решился обратиться к ней вампир.
— Да. Скажи Родерику, ещё, по крайней мере, пятёрка.
Мира улыбнулась сама себе. Её дела потихоньку налаживаются! Кровавый душ воскресил её, она была деятельна и зло-весела. Завтра такой душ надо повторить. Как она не додумалась до него раньше?
«Силы мне пригодятся. Ведь грядёт битва за Карду! Если древняя цитадель вампиров сдастся нам, клянусь, я поверю в скорую победу над Бездной!»
Она скорым, уверенным шагом покинула помещение скотобойни. Молодой вампир едва поспевал за прежде неуклюжей, медлительной хозяйкой.
Он проснулся на закате. Больно ударила по глазам рыжая полоса заходящего солнца за окном, и он отвернулся к стене, но успел заметить колышущиеся на ветру свежие, распустившиеся намедни листочки.
Зелень молодой листвы — зелень глаз, обманчиво холодных. Рыжий закат — рыжие кудри, искорки света запутались в них… Опять этот образ! Наваждение!
Ульрик поднялся и закрыл створки окна. Окно, как и комната, как и весь дом Палача были старыми, архаичными. Никаких современных штучек, вроде электричества и телефона. Дом перешёл к молодому человеку в наследство от отца, убеждённого любителя старины, и Ульрик не стал ничего менять в нём. Ему нужна была крыша над головой… и печь в подвале.
Дамиан, единственный слуга, оставшийся с безумным господином, принёс воду для умывания и свежую одежду, и ретировался. Он сопровождал Ульрика с отрочества, когда бастарда — сына барона и экономки велено было отправить долой с глаз господина Корвуса. Потом скоропостижно умер единственный законный сын барона, и Ульрику было велено явиться пред очи отца. Это случилось незадолго до последнего Бала вампиров. Старший Корвус признал юношу наследником, а вскоре он умер. На Девятнадцатый Бал Карды юноша пришёл в титуле барона.
Страшный бал! Ульрик помнил его всё ещё слишком хорошо. Все его сны были затянуты золотисто-белым маревом света тысяч электрических свечей, освещавших бальную залу Дома Реддо. В этих снах не смолкала затейливая мелодия колокольчиков Хрустального вальса. Он просыпался всегда на одном и том же моменте, когда во сне переводил взгляд от алого пятна, расплывающегося на платье Избранной, на её убийцу. И холодные зелёные глаза Лиры Диос замораживали его сердце. Оно останавливалось. Он падал в пропасть смерти — и просыпался.
Солнце и сквозь створки тянуло к юноше тонкие лучи — пряди рыжих волос…
Одевшись, Ульрик вышел из комнаты, на ходу цепляя меч к поясу. Дамиан ждал его в холле дома.
— Когда готовить печь, господин? — деловито спросил он.
— Как обычно.
— Вышла статья о Палаче.
— Почитаешь мне за ужином.
— Господин! На вас готовят облаву, — в голосе старого слуги слышалась неподдельная тревога. Молодого хозяина он любил, как сына.
Ульрик остановил свой бег.
— Не в первый раз, — успокоил он. — Я уйду от них.
Над Кардой вставала луна: огромное безумное око. Луна следовала за Палачом, луна молила: «Не трогай детей Ночи, моих воспитанников!» Но Ульрик лишь усмехался, и пестунья вампиров трепетала от его усмешки.
Дом Корвусов венчал собой северо-восточный край Короны. Дома-соседи давно пустовали, все обходили мрачный край Короны, за которым расстилалась Пустошь, стороной, но юноше нравилась такая отрезанность от мира. В его мрачном деле она была даже полезна.
Лунный блик на дороге сада вызвал в памяти видение другой ночи. Всё той же ночи Бала Карды. Пятно лунного света было мертвенно-белым, таким же бледным и призрачным, как холодный мрамор склепа Реддо, куда Ульрик нёс рыжеволосую, мертвенно-белую девушку. Ведьминские зелёные глаза закрыты и не тревожат его сердце, только что-то больно колет внутри, когда он смотрит на её губы, застывшие в загадочной полуулыбке…
Ульрик тряхнул головой, избавляясь от видения. Он взял в конюшне лошадь и выехал на Пустошь. Здесь, на месте бывшего дворца Макты, была спрятана повозка Палача.
Это был небольшой фургончик с парусиновым верхом. Каждую ночь юноша выезжал с ним в город. А когда он возвращался обратно, в фургоне со стуком, напоминающим замёрзшие кочаны капусты, перекатывались головы carere morte.
Ульрик съел захваченный из дома завтрак и переоделся в костюм «Палача». Сверху — серый плащ с большим оплечьем, на лицо — платок, на голову — длиннополую шляпу, наводящую ужас на всех вампиров Карды. На ремне через плечо висел арбалет, у пояса — футляр с короткими стрелами для него и стальной меч. Серебра Палач не признавал: игрушка для охотников, любящих красивые ритуалы. Сталь режет плоть carere morte также верно.
