Тем, словно указывая, что и в проявление чувств он более открыт и порывист.
— Фантасмагория, это видение грядущего, каковое вы наблюдали, голубчик, — пояснительно проронил негуснегести и шумно дыхнув, будто сам себе подпел струной гуслей, и Даша поняла, это звучание воспроизвел именно он. — А Девдас один из моих воспитанников, ссасуа, носящий титул авгура. Посему я для него ассаруа. — Девдас дотоль сидящий недвижно рядом с негуснегести, торопливо смочил кончики пальцев в чарке с водой, и, протянув их в сторону лица юного велесвановца, увлажнил края его рта. — А, днесь, бурсак, — дополнил Арун Гиридхари и тот же миг прервался.
Потому как синхронно его молви, перебивая на полуслове, весьма недовольно отозвалась Дарья:
— Бурсак, это как баурсак, маленькие кусочки теста, поджаренные в масле, — ощутив в ладонях Аруна Гиридхари лежащих на груди успокоительную силу, вроде поглощающую боль. — Как-то не очень звучит.
— Сие не очень продлится недолго, — отозвался негуснегести, и в голосе его бархатисто-нежном звучала поддержка столь мощная, что Даше внезапно стало все равно, что ее будут звать бурсак. Ибо из уст Аруна Гиридхари это произносилось не обидно, а вспять мягко, полюбовно.
— А, ноне, закрывайте глаза, голубчик, — повторил негуснегести и легонечко качнул головой, — и следуйте моим указаниям. Слушайте меня и выполняйте все, как я говорю.
Дарья, не мешкая, прикрыла глаза, натянув на них сначала верхние, а затем нижние веки и тотчас узрела перед собой плотную темноту. Одна из ладоней Аруна Гиридхари медленно переместилась ей на лицо, прикрыв перстами глаза и немного ноздри, а другая расположилась в середине грудной клетки (как уже догадалась Даша) между двух сердец, их смыкая.
— Теперь, расслабьтесь, подчинитесь, отдайтесь боли, — и вовсе едва слышно проронил негуснегести, собственным голосом опутывая юного велесвановца, и его диэнцефалон. — Пусть боль правит внутри, наполняет само тело, органы, кости, мышцы, сосуды. Не оказывайте ей противоборства, слейтесь с ней, доверьтесь ее правлению, поелику сие лишь власть вашего диэнцефалона.
Дарья совсем немного медлила, собираясь с мыслями, и все еще ощущая нестерпимую боль внутри и снаружи головы, и приступами возникающую корчу в стопах ног, и кистях рук. А после, как и поучал Арун Гиридхари, смирилась с происходящим внутри нее, расслабившись и словно утонув в болезненных ощущениях.
— А теперь, представьте себе начало фантасмагории. Первое, что пришло на смену дотоль царящей плотной темноте, — звучал голос негуснегести, вклиниваясь отдельными звуками в тело Даши, лаская его удивительно-родной, напевной мелодией проигрываемой на гуслях.
И Дарья, следуя за этим голосом и мелодией с которой дотоль начиналась ее родная земля, а после возникали задумки новых произведений, представила себе мельчайшую пятиконечную, красную звезду. Крошечное небесное светило нежданно вспыхнуло сильней, приняв прямо-таки рубиновый оттенок, и свершив кувырок в воздухе, воткнулось одним своим лучиком в углубление-выемку меж глаз Даши. И тот же миг откуда-то справа, словно разрывая находящуюся на заднем плане тьму, выскочил и внедрился в звезду, как раз между ее соседних лучей тончайший, серебристый бур (подобный сверлу дрели). Он стремительно быстро принялся накручивать на свою круглого сечения поверхность, прямо на малые канавки, покрывающие его и огромный зал с бело-светящимися стенами, и черный каменный цветок, и коридор, и самого сына Даши. Степенно вытягивая все это из диэнцефалона бурсака, пропуская через саму звезду, и вроде передавая через другой конец крутящегося бура, в едва заметную голубо-алую трещинку все еще видимую в черном полотне заднего вида.
Дарья медленно отворила веки и увидела приглушенный бело-голубоватый свет, вплывающий в грот от лучей Рашхат. Она лежала на правом боку, и была плотно укрыта, точно спеленована какой-то и вовсе ажурной, чуть влажноватой материей, по структуре схожей с органзой. И первое, что услышала (точно после перенесенного, все чувства сошлись на слухе) это голосистый стрекот птицы и гулкое гудение чего-то мощного, словно двигателя автомобиля. Потому первая мысль, посетившая Дашу, была той, что прилетели за ней, дабы забрать на перепродажу, обмен или уничтожение, и она (впрочем, как и всегда) ничем таким не обладала. Однако, немного погодя, Дарья услышала шумное дыхание, сопровождаемое легким дрожанием струны гуслей, и тотчас сообразила, что слышит разговор велесвановцев, стоящих, вероятно, на дорожке. Незамедлительно дернув ногами и руками, жаждая освободиться от стянутости материи, она также мгновенно поняла, что более не чувствует боли ни в голове, ни в теле. Пропало и само онемение конечностей, и напряжение в них от испытываемой судороги, и даже кожа вновь приобрела положенное покрытие, и потому перестала сохнуть. Осталась только мощная слабость, вроде утомление от тяжелого трудового дня, в котором было потрачено много физических усилий. Слегка дернувшись и с тем вздев голову, Дарья смогла увидеть стоящих на дорожке негуснегести, Девдаса и Прашанта, и тот же миг услышала голос первого:
— Бурсак, полежите поколь смирно, не делайте никаких движений, я сейчас подойду. — И так как Даша враз замерла, исполняя указанное, все с той же бархатистой теплотой добавил, — а вы, Девдас, можете отправляться в Далибору. И не расстраивайтесь, что так получилось с бурсаком, обещаю, следующий будет вашим ссасау.
— Добро, ассаруа, — отозвался Девдас, и, выкинув вперед руку, положил ее на правое плечо Аруна Гиридхари, да шагнув ближе, прижался к его груди лбом, став на немного и сам точно ссасуа.
Негуснегести также пригнул голову и прикоснулся краем рта к макушке головы Девдаса, точно поцеловав его туда, тем напомнив Даше ласки солнечников, землян, людей. Затем он не менее нежно огладил края ноздрей Девдаса, когда последний выпрямившись, отступил от него, определенно, проявляя чувства любви. И опять же ласково прошелся на прощание по ноздрям Прашанта, таким образом, расставаясь со своими детьми, демонстрировал в отношении них все положенные родительские чувства и заботу.
Арун Гиридхари вошел в грот, когда и Девдас, и Прашант пропали из виду, уйдя в том направление, куда они дотоль шли. На чуток заслонив лучи Рашхат, он замер в проеме, пригнув голову и воззрившись на лежащую Дашу, а после, стремительно шагнув к ней ближе, опустился в позу лотоса. Все с той же легкостью он развернул ее на спину, внимательно оглядел с ног до головы, и, остановив взгляд на глазах, протянув правую руку к лицу, большим пальцем очень бережно оттянул нижнее веко, негромко отметив:
