Помотав головой, я заставила себя вернуться из воспоминаний в подвал, где явственно стало светлей. Уже можно было различить квадрат лаза, сваленные в углу мешки из-под репы, полосы грибка на потолке и стенах, горбатые силуэты крыс, мечущихся под ногами – никаких тварей, кроме тех, что жили во мне. Вот только было похоже, что прямо сейчас я становилась одним из них.
Потому что светились мои руки.
Наверху, едва различимо, послышалась какая-то возня. Что-то стукнуло, упало, кто-то выругался шипящим голосом. Я представила, как открывается крышка, и люди видят меня – грязную, заплаканную, со светящимися холодным лунным сиянием руками – и вздрогнула всем телом. Меня даже не станут вытаскивать наружу – просто сбросят факел, захлопнут крышку и дверь подопрут. А потом всей волостью хозяину новый дом построят, с песнями и плясками.
Что делать?
Заполошный взгляд выцепил пустой мешок, я кинулась к нему и быстро намотала на руки колючую тряпку, стараясь не расчихаться от пыли. Едва последний участок мерцающей кожи оказался скрыт, и я снова погрузилась в шепчущую тьму, как в ней прорезался квадрат выхода. Я болезненно прищурилась: кто-то держал факел, видимо, выглядывая меня, и на мгновение показалось, что все мои страхи стали явью. Но вместо того, чтобы бросить огонь вниз, человек отвел руку в сторону, и прямо перед моим носом со змеиным шипением вытянулась веревка.
- Ясмена, вылезай скорей! У нас мало времени, а еще Пирожка надо вывести!
Я не поверила своим ушам. Могла предположить все, что угодно кроме этого голоса, сердитого, дрожащего от недавних слез, но такого знакомого.
Марьяна.
- Яся, не молчи! Ты ведь там жива? – голос Марьяны зазвенел паникой, и я поспешила вытереть предательские слезы. Совсем размякла. Что если это обман? Вдруг дейвас задумал что-то еще более жуткое, чем выступление на площади? Страшная мысль неожиданно обожгла нутро.
Что, если тварь, убившая Анжея, на самом деле подчиняется дейвасам?
Я молчала, не торопясь отвечать. Путь к спасению раскачивался перед самым носом, так и маня уцепиться за него и молниеносно выбраться из земляного мешка. Но страх, кажется, въевшийся в кровь, плотно смыкал губы.
- Ясмена! Прости меня, дуру, что не помогла тебе сразу! Отец запер, не дал сбежать. Сказал, что однажды чуть не потерял дочь, и не хочет проходить через это снова. А еще сказал, что хоть тебя и уважает, но против дейвасов не попрет, потому что в ответе за всю волость. Что ж это за уважение такое, что делит людей на нужных и не нужных, а, Ясь? – Марьяна, кажется, всерьез собралась снова расплакаться, и это было настолько не похоже на мою бойкую подругу, что я все-таки решилась и взялась за веревку. Мешковина с рук упала, и я пропустила вдох, вспомнив о подозрительном свечении, но, кажется, Сауле наконец решила дать мне передышку – оно исчезло.
Рывок, неожиданно сильный для изящной Марьяны, вытащил меня из подвала, и в нос ударил запах тушеного мяса, капусты и углей. Воздух был спертым, но после плена он показался слаще, чем в мокром от дождя лесу. Я вдохнула полной грудью и зашаталась из-за головокружения. Нащупала опору, оказавшуюся спинкой стула, и тяжело привалилась к ней, дыша, как загнанная лошадь. Передо мной возникло обеспокоенное лицо подруги, и я с трудом сосредоточила на нем взгляд.
- Эх, Яся, надо тебе в лес, там быстро в себя придешь. Я бы рада дать тебе отдышаться, но у нас и правда нет этих минут. Давай, родная, вот так – держись за меня. Совий, ты чего смотришь? Помогай!
Я вздрогнула всем телом и отшатнулась, слепо и так резко, что чуть не свалилась обратно в открытый подпол. Марьяна вовремя успела схватить меня за лацкан кафтана, и ткань опасно затрещала.
- Я бы и рад, но она меня не подпустит, – тихо отозвался Совий. Я снова метнулась прочь от его голоса, но, видимо, зрение все же притупилось, потому что я влетела прямо в его руки. Он чуть сжал мои плечи – и тут же отпустил, будто обжегся. Я смотрела на него, тяжело дыша и сжимая полы кафтана, как оборотница – сброшенную шкуру. Ждала, что вот-вот он улыбнется по-змеиному и сделает что-то, что разобьет меня окончательно. Но Совий молчал, не отводя глаз. Он весь вытянулся по струнке, руки безвольно повисли вдоль тела. Не знаю, чего я ждала – извинения, смеха, признания? В конце концов, мужчина все же опустил потемневшие глаза. Указал на выход и тихо сказал:
- Марьяна даст тебе одежду. Я подожду на улице и заодно присмотрю, чтобы никто не заинтересовался, что тут происходит.
И ушел.
Марьяна осторожно разжала мои пальцы и погладила ледяные руки.
- Ты ему веришь? – выдавила я.
- Кроме него, никто не рискнул мне помочь. Без Совия я не сумела бы тебя вытащить, даже крышку б не подняла, – Марьяна смотрела на меня взглядом побитой собаки, и мне стало стыдно, что подвергаю ее риску своим промедлением. Я мотнула головой и выдохнула:
- Ладно. Что он там говорил про одежду?
* * *
Вещи были явно с мужского плеча, и я отчаянно гнала прочь мысли, что их запах мне слишком знаком. В платья Марьяны я бы не влезла, пришлось довольствоваться чем есть. Так что я подвернула штаны, застегнула ремень на последнюю дырку и потянулась за рубахой. Приглушенный вздох подруги раздался за спиной, и я резко обернулась:
- Что случилось?
- Честно говоря, я думала, дейвас что-то наколдовал, глаза всем заморочил. Но – Яся – у тебя и правда знак лаумы.
- Что?! С чего ты так решила?
Марьяна подошла ближе и обвела теплым касанием рисунок. Щекотная энергия пробежалась от спины к рукам, и они едва заметно засветились, но тут же погасли. Я тупо уставилась на предательские конечности, не желая признавать истину.
- Не может того быть, – мой шепот звучал придушенно. – Я не такая. Я рагана. Я в жизни никого не убила. Я лечу, спасаю, даже когда не хочу этого. Я не убийца… На мне нет крови. Нет. НЕТ! Ты веришь мне? – я вцепилась в плечи Марьяны и встряхнула ее, как куклу. Подруга побледнела и заговорила со мной мягким успокаивающим тоном, подействовавшим, как ушат холодной воды. Я закрыла лицо руками, чувствуя, как слезы обжигают кожу.
Я стала слишком много плакать.
Сотни лет назад лаумы были лучиком света для жителей Беловодья. Девочки, рождающиеся с даром водяниц, становились любимицами для всех. Волость, получившая такой подарок от богов, могла забыть про голод и засуху на ближайшие четырнадцать лет.
Когда юная лаума встречала свою четырнадцатую весну, она уходила из родных мест. Сначала – чтобы найти наставницу, которая обучила бы ее тонкостям водной магии и целительства. Потом – чтобы бродить по всем тропинкам, что только можно измыслить, и помогать каждому, кому не повезло встретиться с навьими тварями. И лишь в глубокой старости водяница могла вернуться, если желала.
Все изменилось, когда лаумы начали убивать.
Никто толком не знает, из-за чего это случилось впервые. Только слухи, страшные и темные, вдруг понеслись моровым поветрием по тем самым тропкам, которыми ходили водяницы. Говорили шепотом, склонившись к уху любопытного собеседника. Говорили за закрытыми дверями, потрясая оружием. Говорили и оглядывались, стараясь держаться подальше от бегущей воды.
Говорили о том, что вместо излечения лаума иссекла хворого ледяными когтями, превратив его в груду ошметков.
Не прошло и недели, как новые слухи полетели навстречу – что другая лаума поселила в нутро поднявшего на нее руку воина страшного червя, питающегося плотью еще живой жертвы.
А после – и третий ветер принес вести: лаума вернулась в родную волость и обрушила на нее огромную волну за то, что ее встретили недостаточно приветливо. И теперь там, где когда-то были дома, звучал смех и бегали дети, осталось только молчаливое озеро, прозванное Чашей Слез.
Из спасительниц и защитниц лаумы в одночасье превратились в чудовищ. Куда более страшных, чем навьи твари, ведь им верили и ждали от них помощи. И тогда лишь дейвасы сумели справиться с ними – одним ударом, уничтожившим разом всех водяниц. Но память о них до сих пор вселяла в сердца людей страх.
