— В Царьград? — переспросил корабельщик задумчиво. — Мы будем там через неделю. Если ветер стихнет, то… дней через десять. А что?
Залешанин сказал гордо:
— Мне надо в Царьград. Что-то там хреново.
— Да ну? — обеспокоился хозяин. — Так это цены на пеньку упадут… А что не так?
— Меня там нет, — объяснил Залешанин. — Для полного счастья и довольства меня там только не хватало. Вот и надумал осчастливить.
Хозяин разочарованно и одновременно с облегчением махнул рукой, отвернулся, снова покрикивал на работников, пока Залешанин не хлопнул его по плечу:
— Слушай, батя, негоже тебе так с благородным отродьем разговаривать. Ты должон быть счастлив, что я взойду на твой корабль. Осчастливлю, так сказать!
Хозяин покосился на него одним глазом, став чем-то похожим на Петьку, что спал в мешке.
— По рылу видно, из каких ты благородных… За тобой, видать, уже гонятся, вот и норовишь подальше…
— Кто гонится? — переспросил Залешанин и оглянулся.
Хозяин скривил рот:
— Те, у кого украл коня, те, у кого спер или выиграл доспехи, а также те, чьих дочек обесчестил… Угадал, по глазам вижу. Ладно, я сегодня что-то добрый. Наверное, заболел… Могу взять, у меня там место свободное среди забитых свиных туш. Всего лишь пять золотых монет. Ерунда для конокрада, зато ты в Царьграде.
Залешанин вскрикнул:
— Но у меня нет столько золота!
— А сколько есть?
— Ничего не осталось, — признался Залешанин. — Пуст, как ограбленная могила. Еще неделю назад был полный кошель…
— Легко пришло, легко уходит, — вздохнул хозяин.
Он потерял к Залешанину интерес, отошел к сходням, придирчиво следил за грузчиками. Залешанин поерзал, тут ни силой не возьмешь, ни напором, сказал просяще:
— Но мне в самом деле очень нужно.
Хозяин буркнул не глядя:
— Кому говоришь? Когда тонешь, и за гадюку схватишься. Побольше бы таких, как ты, я бы враз всю пеньку распродал! На каждого по петле — это ж сто таких кораблей завези в Царьград, и то не хватит…
Глаза его стали мечтательными. Залешанин помялся, сказал нерешительно:
— Могу в уплату дать этот шлем. Насточертел, да и голове в нем жарко. Мало?.. Ладно, бери и это железо, что я таскаюсь как дурак.
Хозяин оглядел его уже с большим интересом, но покачал головой:
— И коня. Он тебе ни к чему, на корабль вас двоих не возьму. Но если хочешь, я за те же деньги… я говорю о шлеме, доспехах и поясе, перевезу коня, а ты… ну, тебя как-нибудь в другой раз.
— Коню Царьград без надобности, — возразил Залешанин. — Эх, недолго у меня побыл настоящий богатырский конь!.. И снова я таков, каким вышел… Ладно, по рукам.
Море ласково качало корабль, Залешанин не мог наглядеться на прозрачные волны. Корабль вроде бы бежит по морю, но всегда держится берега, и Залешанин подумал, что это басня, будто есть моряки, что умеют водить корабли по звездам. Вон викинги всегда держатся у берега, чудь отходят не дальше чем на версту, а здесь не люди, что ли?
Над головой высоко-высоко вознеслось неправдоподобно чистое, словно отмытое, синее небо. Ни облачка, ни тучки, ни стаи ворон — радостная сверкающая синь. А за кораблем тянется пенистый след, только там не просматривается море до самого дна, где между оранжевых камней можно различить крабов, это такие бесхвостые раки, там шныряет множество рыб, пестрых и ярких, будто их размалевали для смеха.
И весь мир, куда ни переводил взор, цветной, окрашенный в яркие чистые тона. Даже оперение птиц, что иногда пролетают высоко в небе, под лучами солнца, вспыхивает как драгоценные камни. Он невольно подумал, что тут в самом деле Жар-птицы не покажутся в диковинку. Скорее в мире цветных и ярких птиц диковинкой были бы их суровые вороны, грачи да галки.
— Ну что, дурень, — сказал он ласково Петьке, тот сидел на плече, крепко вогнав когти в мягкую кожу душегрейки. — Вот и приехали в твои края… Рад?
— Сам дурак, — сообщил Петька. Он сердито поглядел одним глазом, почесался, добавил: — Р-р-рад!
— То-то… Даже птаха радуется родному крову.
Парус иногда протестующе хлопал по ветру, хозяин с моряками быстро дергали за края, натягивали по-новому, и корабль мчался по волнам еще шибче. Еще при посадке Залешанин заплатил сполна, потому его к работе не звали, как других, о чем он горько жалел: мог бы сохранить доспехи! А так только палица, на которую все косятся с удивлением, потом начинают с таким же удивлением осматривать его самого с головы до ног, лишь затем их спины сгибаются, всяк становится ростом поменьше и уходит шажками мельче, чем подходил.
Многие купцы, сберегая деньги, грузились с половинной платой: в плавании вычерпывали воду, сменяли гребцов на веслах, мыли и чистили палубу, перетаскивали чужие товары. Этот здоровенный парень не выглядел богатым купцом, скорее — богатым наследником, что быстро промотает отцовские денежки. Попробовать бы потрясти его…
Залешанин торговать отказался, но в кости сыграть уломать себя дал. Как водится, с глупо раскрытым ртом провожал взглядом денежки, что начали уплывать из его карманов, перекочевывая в чужие, но потом как-то ему повезло, он сам раскрыл рот от удивления, даже взмок, глаза бегают, купцы вошли в раж, а кончилось тем, что в пух и прах продулись начисто, спустили и деньги, и товары, кое-кто даже с сапогами расстался. Залешанин не стал раздевать до исподнего, даже дал отыграться, по крайней мере, купцы товары свои вернули, но Залешанин чувствовал в карманах приятную тяжесть.
Он целыми днями торчал на палубе, не мог насмотреться на дивное море, он же первым ошеломленно заметил, как далеко-далеко прямо из бирюзовой воды начали подниматься оранжевые башни.
Протер глаза, прошептал заклятие против мары, но башни из белого камня то ли под лучами утреннего солнца казались выплавленными из чистого золота, то ли в самом деле… Он смолчал, другие ж не замечают, значит, и ему мерещится, вон между вырастающими башнями уже поднялись такие же блистающие стены…
Наконец один из работников, почти черный от жгучего солнца, разогнул натруженную спину, небрежно мазнул взглядом:
— А, уже скоро…
— Ты… — пролепетал Залешанин. — Ты видишь?..
— С глазами пока в порядке. — Работник блеснул зубами в ослепительной улыбке. — Уже скоро… А потом в корчму, к девкам, отосплюсь…
Какое отосплюсь, подумал Залешанин потрясенно. Какая корчма, какие девки, когда такое чудо! Корчма и девки потом, когда все обрыднет, привыкнешь, в глазах посереет…
О Царьграде с детства наслушался сказок, потому твердо знал, что все брехня, никакого Царьграда на свете нет вовсе. А если и есть, то не крупнее Киева. Да и то враки, ибо крупнее Киева ничто быть не может. Вон Родень или Канев — разве сравнить? Стариков послушать, так раньше все девки были красивые, мужи — отважные, а богатыри горами двигали, как баба горшками…
