— А пошто нет щита? Грят, наш великий князь повесил на сии врата.
Страж с сомнением покачал головой:
— Щит? На врата? Не было, иначе бы я увидел, когда вешали. Или это было не в мою смену…
— Не нынешний князь, — объяснил Залешанин жалко, — а из старых… Это давно было.
Страж хмыкнул:
— Ежели давно, то его уже и муравьи съели. Тут водятся особые муравьи, их белыми кличут, хотя они вовсе не белые и не муравьи… Дерево грызут, как зайцы морковку! Что угодно сгрызут. Даже тебя…
— Так они ж грызут дерево, — поймал Залешанин его на брехне.
— Верно, — согласился страж. — А ты не дерево?.. А я гляжу, дуб дубом…
Залешанин потоптался в замешательстве, но, как ни кричи в Киеве, что щит на вратах Царьграда, все же отсюда виднее даже дураку, что щита нет. Страж смотрел насмешливо, дурака видно издали, и Залешанин с усилием напустил на себя беспечный вид:
— Ну да ладно… У меня и без того дел в Царьграде хватает.
— Знамо дело, — поддакнул страж. Глаза его смеялись, но говорил он серьезно. — Сразу же за городскими воротами налево неплохой бордель для варваров. Чуть дальше — бордель для местных солдат, там чуть получше. Ну, если пройти два квартала по улице, там будет постоялый двор, а при нем знатная корчма, где еще дня не прошло без знатной драки!.. Туда все наши ходят, когда надо кровь разогнать… Девки там тоже знатные, но драки — лучшие во всей северной части города!.. Рекомендую.
Залешанин спросил в замешательстве:
— А… эти… базары, рынки?..
Страж оглядел его с головы до ног, посоветовал дружески:
— Да брось… Видно же, какой из тебя купец. Если в самом деле унаследовал отцовы деньги, то лучше пропей, все же на дело уйдут, чем у тебя сразу здешние умельцы все выгребут, а купишь воздух…
— Пошто так? — пробормотал Залешанин.
— Рожа у тебя больно уж торговая, — объяснил страж любезно. — Дурака сразу видно! А с деньгами дурак, так это всем дуракам дурак. Сами по себе деньги еще никого не делают дураком, они только выставляют дурака напоказ.
Залешанин шагнул в ворота, оглянулся:
— В какую сторону, говоришь, постоялый двор?..
Страж отмахнулся:
— Налево. Сразу за городскими воротами.
— Но там какой-то базар… — пробормотал Залешанин.
— Базар? — удивился страж. — А где ж ему быть? Это ж беднота, которые не могут заплатить налог в городских вратах. Вот и торгуют в предместье… отседова до городских врат Царьграда… Это не базар, а так… базарчик. Базарчишко. Настоящие базары — внутри!
Залешанин пошатнулся. Подъезжая к Киеву, всякий раз видел по обе стороны дороги жалких селян, что не могли заплатить пеню за проезд, потому торговали вне городских стен в надежде, что кто-то из проезжающих купит их жалкое тряпье, шкурки или бочонок меду. А все остальные проезжали в Киев, где вольно и богато располагались на его обширных базарах…
— Так это… — спросил он осевшим, как глыба серого снега под лучами солнца, голосом, — так это… не врата Царьграда?
Страж удивился:
— Разве не видно?.. Врата во-о-о-он там! Вишь, белеет? То и есть городская стена. Там сам Царьград. Если ваш князь не последний дурак… что удивительно, раз не из лютичей, то свой щит повесил бы там…
Залешанин на подгибающихся ногах поплелся через ворота. От человечьего гама звенело в ушах, в глазах плавали цветные пятна, слишком все пестрое, яркое, солнце светит как озверевшее, будто все лето хочет вместить в один день, народ мелкий, но быстрый, как тараканы, только галдят, как галки на дохлой корове, хватают за стремена, попону, даже за узду, суют цветную паволоку, здесь почему-то именуемую шелком…
В Киеве четверо врат, размышлял так напряженно, что со лба летели искры, как из крицы в горне. Ляшские, Жидовские, Мурманские и Угорские. Здесь угры да мурманы далеко, как и ляхи, разве что Жидовские врата будут, без иудеев не найти града, но вряд ли Олег повесил щит на их врата.
Исполинская белая стена вырастала, раздвигалась в стороны, опоясывая мир, а вверх поднималась и поднималась, хотя до самих ворот все еще было далеко.
Боги, подумал он потрясенно. Неужто это люди строили? А если боги, то побьют ли наши здешних мордоворотов, если такие глыбы таскали и укладывали так, что вся громадина до сих пор не рухнула? Разве Перун еще бог в самой силе, а Велес уже стар, Сварог больше звездами двигает, людские заботы для него мелковаты…
Еще издали в ослепительно белой стене, прямо глаза ломит, заметил искорку, от которой сердце радостно трепыхнулось. Врата, настоящие врата! Вырастают величаво и неспешно, от них идет нестерпимый блеск. Пожалуй, Золотыми их назвали не ради красивого словца, а они в самом деле покрыты золотом! Звери и хищные морды сделаны из золота, настоящего золота! «Боги, — прошептал сраженно, — по возвращении тут же наймусь в дружину, что пойдет на Царьград… Владимир пусть добывает себе здешнюю царевну, а я не такой дурак, мне вон той золотой головы грифона будет достаточно…»
Ворота блистали так, словно это были ворота в их христианский рай. Оранжевый блеск, усиленный солнечными бликами, нагонял слезы, но среди этого сияния победно засверкало красное, словно пролитая кровь героя, горячая и еще дымящаяся, вбирала в себя солнечный свет. Залешанин ощутил резь в глазах, защипало, проклятый блеск, вот он, родной червонный щит, самый любимый цвет русичей…
Он подошел еще, глаза выхватили из сказочного великолепия округлый щит, уходящий нижним краем так остро, что походил на перевернутую каплю красного вина. На щите гордо расправил крылья орел… или сокол, отсюда не разобрать. Скорее сокол — говорят же, что князь Олег принял княжество своего погибшего друга с неохотой, укреплял Русь, пока сын Рюрика подрастал, а потом передал ему, а сам исчез так же таинственно, как и появился. До сих пор показывают его три могилы: под Ладогой, возле днепровских круч и на берегу Оскола. Что ж, у одного исламского святого… запамятовал имя, волхвы рассказывали, вовсе четыре… Правда, тот в самом деле умер, и все видели, как тело мертвого погрузили на верблюда, а потом этот верблюд вдруг расчетверился и пошел на все четыре стороны…
Мысли текли вяло, ему казалось, что из него выдернули некий стержень, словно из ножен вытащили острый меч, а ножнами можно разве что собак разгонять. Столько переволновался из-за этого щита, а он висит себе, ни тебе белых муравьев, ни град не облупил краску, ни сам не сорвался с подгнивших колышков или проржавевших гвоздей…
Поистине — щит чародея!
Сразу за городскими вратами, как сказал страж, была не то площадь, не то широкая улица, а дальше… У потрясенного Залешанина заболела шея, так задирал голову, разглядывая высоченные дворцы и палацы из белого камня, а если из серого, то такого, что и белый темнел от зависти к его надменной красоте.
