Наверное, Торгрим всё же хорошо знал, что делал. Его движения постепенно делались легче и слаженней, только лыжи со свистом неслись по гладкому насту. Поймать его здорового наверняка было непросто, даже теперь я не без труда шёл с ним наравне. Я смотрел ему в спину и думал о том, как извивались на этой спине белые змеи. Мне было жалко, что он не захотел рассказать.
Потом мы прошли лес и выбрались к морю.
Оно было пустынным до самого горизонта и чёрным, как воронёный металл. Только там и сям виднелись не то белые гребни, не то обломки льдин. Прибой всё ещё грохотал далеко внизу, у подножия береговых скал. Тяжёлые волны медленно рушились на камни, намораживая белые бороды на гранитные подбородки утёсов… Здесь Торгрим остановился и вытер лицо снегом.
– А ты совсем неплохо бегаешь, конунгов сын, – сказал он мне. – Теперь домой!
Почему-то он большей частью называл меня не по имени, а вот так – конунгов сын. Или как тогда в каморке: сын Эгиля. И мне это нравилось. Старый Хёгни предпочитал называть меня мальчишкой. А иногда ещё сопливым. И хотя всё это было одинаково справедливо, именоваться сыном конунга было приятней…
Дома я увидел, что Асгерд всё-таки заварила малину. И заботливо держала питьё на углях, чтобы не остыло. Я с досадой подумал, что Торгрим, пожалуй, откажется. Ладно, впредь наука, не лезь к старшему со своими хлопотами, покуда не просят. Но вышло иначе. Торгрим с удовольствием выпил, и я впервые увидел на его лице нечто вроде улыбки:
– Спасибо, красавица.
И она покраснела, моя Асгерд дочь Хальвдана сына Хёгни. А Торгрим сразу пошёл на своё спальное место. И прежде чем снять с себя рубашку, уселся лопатками к стене. Глаза наши встретились, и Торгрим кивнул. Он мне доверял и говорил об этом глазами, и я был горд, что он мне доверял.
Он закутался в одеяло и немедленно заснул, и тогда-то мы с Асгерд подобрались к нему поближе. Когда ещё рассмотришь человека так пристально и без помехи. Мы сидели тихо, чтобы не побеспокоить его. Наконец Асгерд шепнула:
– А он красивый, правда ведь?
Я удивился. Я назвал бы Торгрима мужественным. Пожалуй. И сильным. Но красивым? Темноволосого, с тёмными глазами?.. Однако потом, когда я поразмыслил, мне показалось, будто моя Асгерд не так уж сильно ошиблась.
Другое дело, это была угрюмая красота боевого корабля, летящего в штормовом море навстречу врагу…
Тут Торгрим шевельнулся во сне. Скрипнул зубами. И что-то хрипло пробормотал, но что именно, я не понял.
– Что он сказал? – на ухо спросил я у Асгерд.
Она подумала и ответила:
– Он кого-то позвал… Это было женское имя.
– Какое?
Но Асгерд расслышала не намного больше, чем я.
– Не тёрлась бы ты тут, – сказал я ей. – Смотри, подхватишь болезнь.
Моя Асгерд склонила голову набок и посмотрела на меня озорно.
– Ты боишься, Эйрик сын Эгиля, как бы я не полюбила его вместо тебя!..
И убежала со смехом, довольная, что удалось меня подразнить.
Если хочешь весной выйти в море, зимой думай о корабле. А ведь мне предстояло плавание из Раумсдаля в Хьялтланд, на Острова, и это будет не просто поход. Когда я приеду домой, люди моего отца ударят мечами в щиты и назовут меня конунгом вместо него. Если пожелают, конечно.
– Жаль, поторопились мы продать тот корабль, что взяли нынешним летом возле Сольскей! – сокрушался старый Хёгни ярл. – Следовало бы тебе явиться домой на собственном корабле, и притом добытом в бою!
Я слушал его и думал, что мой воспитатель, как обычно, был прав. Летом нам действительно достался знатный корабль. Не намного хуже тех, на которых ходил сам ярл. Впрочем, сделанного не воротишь, что толку жалеть. Но когда Хёгни заговорил об этом во второй или в третий раз, Торгрим неожиданно подал голос, хотя его никто не спрашивал. И вот что он сказал:
– Не меньше славы выстроить хороший корабль, чем отнять его у врага.
Хёгни покосился на него, и я знал, что старику понравились эти слова. И не понравилось, что именно от Торгрима довелось их услышать. Но пока он раздумывал, как поступить, подошёл Хольмганг-Кари.
– Мне случалось строить корабли! – заявил наш Поединщик. – И не я оплошаю, если мне дадут десяток людей в помощь и точило для топора!
Хёгни ничего тогда не ответил, ибо не любил поспешных решений. И людей, склонных такие решения принимать. Но мы часто зимовали в здешнем фиорде. И каждый раз чинили корабли, так что у Гуннара скопилось в сараях немало доброго дуба, ясеня и сосны. Целых бревен и уже расколотых на доски. Хватит с избытком для починки старых лодий и для строительства новой. Может быть, Гуннар даже ждал, что когда-нибудь мы соберёмся строить корабль.
А что касается Кари – все знали, что иногда он любил-таки прихвастнуть, но никогда не говорил о себе неправды. И если он обещал, это значило, что весной мы поднимем четыре паруса вместо трёх.
Когда Хёгни велел поставить стены и накрыть крышей новый науст – корабельный сарай, я сказал:
– Готово жилище
для дерева моря.
Равнина тюленей
путника примет…
Торгрим, подававший мне охапку корья для крыши, внимательно посмотрел на меня:
– Стало быть, ты к тому же и скальд, конунгов сын.
Я ответил:
– Это верно, но я пока редко складываю хорошие песни.
Торгрим лишь кивнул и ничего не добавил. Но мне показалось, что он, и без того нелюдимый, помрачнел ещё больше. Так, словно моя короткая виса растравила в нём медленно тлевшую боль. Меня очень тянуло сказать ему ещё другие свои песни и послушать, что он о них думал, я почему-то сразу решил, что он должен был понимать в них толк. Но что-то остановило меня, и я промолчал.
Корабль!
Есть ли что краше боевого корабля, летящего под полосатым парусом по вздыбленным непогодой волнам! Сорок молодых гребцов одновременно кладут руки на его вёсла. И ещё столько ждут своей очереди, готовые сменить уставших. Щерится на носу злобная клыкастая пасть, и прочь бегут все недобрые духи, освобождая дорогу… И даже морская великанша Ран сворачивает свою сеть, в которой после бурь остаются утонувшие в бездне… Если она отыщет поживу, это случится не здесь.
Двадцать с лишним шагов можно будет пройти по палубе моего корабля от форштевня до рулевого весла. И только пять – от борта до борта. Стремительный, он будет похож на иглу в руках женщины, вышивающей цветными нитками по тёмному полотнищу моря. Воистину так шьёт норна, вещая Богиня судьбы. А нити, это жизни людей, которые её старшая сестра выпряла на своей прялке. И будущее служило ей куделью, пока она пряла.
