Но и это еще не все. В среду погиб один из средних шныров – Игорь. Рина и Сашка знали его мало. Он был замкнутый и молчаливый, внешне ничем не примечательный. Лет восемнадцати. Худой, нескладный, узкоплечий. Чистил пегов в конюшне, не увиливал ни от какой работы, любил одиночество, много гулял в парке. С товарищами был приветлив, но ни с кем особенно не сходился.
И именно потому, что никто – как оказывается – к Игорю не приглядывался, смерть его стала абсолютно неожиданной. Игорь нырял на Арапе, когда ведьмари как-то просчитали точку выхода из двушки и обстреляли его. Арапу пропахало круп. От боли он рванулся. Игорь не усидел в седле.
Рухнул он с высоты примерно шестого этажа. Высота для шныровской куртки не критическая, но Игорь упал на затылок. Все это произошло на глазах у Насты. Пока она снижалась и бежала к нему, сверху на гиеле спустился маленький, плотный, ловкий, как кошка, ведьмарь. Спрыгнул с седла, перевернул Игоря, обшарил карманы и взлетел прежде, чем Наста приблизилась на расстояние выстрела из шнеппера.
Арап вернулся в пегасню через несколько часов. Его рана была неопасной, но Арап боялся боли…
Хоронил Игоря весь ШНыр. Рина ожидала, что похороны будут особенными, шныровскими, и кладбище тоже особым, но ошиблась. Кладбище оказалось обычным, подмосковным, громадным, как полигон. Автобус «Ритуал» медленно двигался в пробке на выезде из города. Стояла непривычная для Москвы жара. Стекла не открывались. Средние шныры ухитрялись выскакивать из автобуса, покупали воду и пешочком догоняли на следующем перекрестке.
Отпевали в церкви из красного кирпича. Над кладбищем пролетали самолеты – рядом находился аэропорт «Домодедово». Заплаканные родственники, нелепая суета с бумажками у стеклянного окошка конторы, говорливый дядя, который в автобусе еще ухитрился помянуть племянника и теперь ко всем приставал. Кузепыч походил на краба больше обычного, а Кавалерия не снимала темных очков. В сером платье, в черном платке, небольшого роста, она не выделялась в толпе окружавших могилу женщин. Октавий был оставлен в ШНыре.
Единственным отличием, сильно удивившим тех, кто стоял у гроба, стало неожиданное появление рядом с могилой вороного жеребца с белым фонарем на лбу. Жеребец был покрыт попоной, но даже под попоной бросалось в глаза, что на спине у него что-то топорщится. Жеребец нюхал разрытую землю и, казалось, не понимал, что он тут делает. Потом стал щипать траву, растущую в ограде соседних могил.
– Я долго думал, как такое могло случиться. И все у меня что-то не складывалось. Не должен был он разбиться. Теперь я понял: он выпустил повод сам! – внезапно сказал Ул.
– Откуда ты знаешь? – спросила Рина.
– Игорь очень любил пегов. Когда шныр, вылетая из седла, удерживает повод, сам он обычно не страдает. Но пег всегда сплечивается. Калечится, короче…
Возвращались в том же автобусе. Рядом с Риной и Сашкой сидела Окса. Она испытывала явное облегчение, что рядом больше нет гроба, и весело щебетала.
– Хороший был парень. Миражист, – сказала Окса.
– Кто-кто? – переспросила Рина.
– А ты не знаешь? Миражисты, они… м-м-м… ну как объяснить? Вот ты живешь, разговариваешь, ходишь по улицам. Все внешне обычно. Вроде договариваешься с девчонкой из параллельной группы, чтобы не писать бомбы по экономике, а тебе кажется, что ты ухаживаешь за французской принцессой. Или тащишь из магазина картошку – и думаешь, что это мешок с пиастрами. Или дерешься с парнем, подперев шваброй дверь раздевалки, а на самом деле – это крейсер «Варяг» дает последний бой. Короче, вместо своей жизни проживаешь другую. Более-менее параллельную. А то и десять жизней. Уловила?
Рина вспомнила о своем маркизе Дю Граце и пожалела, что не узнала Игоря раньше.
– А миражист – это нормально? – осторожно спросила она.
– Не знаю. Но он им был, – ответила Окса.
Автобус «Ритуал» доставил их в Копытово. Здесь развернулся и уехал, подпрыгивая на колдобинах плохой дороги. До ШНыра добирались пешком. Местные смотрели на них с недоумением, принимая, как видно, за дачников.
В ШНыре все еще немного посидели в столовой. Рина ожидала от Кавалерии или Кузепыча речи о том, какой замечательный был Игорь, как плохо лишаться товарища и как они теперь должны мстить за него ведьмарям, но речей никто не произносил. Вскоре все разошлись по комнатам.
Поднялась в комнату и Наста. Ее соседки быстро улеглись спать, Насте же было одиноко, тоскливо. Она попыталась тайком закурить, но на нее стали кричать. Прогнали в коридор. Наста пошла на лестницу, села в углу на корточки и стала выдыхать дым между коленей.
Насту кусало ее прошлое. Отчего-то вспомнилась ее школьная подруга. Как они поссорились, и та стала орать и требовать деньги за все годы дружбы: за кафе, за помощь на контрольных, за потерянное время, за подарки ко дню рождения. Наста швырнула в нее кошельком. Подруга схватила открывшийся кошелек, тщательно считала, сбивалась, снова считала, ссыпала мелочь в карман, расправляла мятые десятки. Губы у нее прыгали, она снова орала и плакала. Деньги были ей совсем не нужны.
Наста все курила. Потом корыстная подруга ушла куда-то со своей денежно-вещевой дружбой, а ее место занял красавец Евгений. Он улыбался и протягивал к ней руки.
Мысли о Евгении причиняли боль и усиливали тревогу. Наста вытеснила их другими, более свежими. Перед глазами у нее возникло, как ведьмарь обшаривал Игорю карманы, как деловитым движением ножа перерезав шнурки, сдернул с руки нерпь. Почему Игорь проходил болото так медленно? Какую закладку забрали ведьмари?
Докурив, Наста затолкала окурок в щель между подоконником и стеной, протолкнула его мизинцем и отправилась в пегасню. Ей нравилось слушать, как пеги фыркают в темноте и толкают мордами разболтанные двери денников.
Она еще не вышла из ШНыра, когда внезапно кто-то позвонил по телефону. Номер был ей неизвестен.
– Алло! – сказала он нервно. – Алло! Кто это?
Никто не ответил. Наста отключилась. Через минуту позвонили снова. С того же номера. На секунду мелькнула мысль, что это Игорь с того света.
– Да! Кто это?
И снова не отвечали. Она слышала шум, звяканье посуды, смех, людские голоса и догадалась, что кто-то не поставил телефон на блок и теперь аппарат вызывает ее сам, от случайных прикосновений к кнопкам. На этот раз Наста не стала нажимать отбой. Просто села на холодную ступеньку и слушала чужую жизнь, не имеющую к ней никакого отношения.
Чем отличается солдат первого месяца войны от солдата пятого года войны? В первый месяц солдат бравый, сытый, одетый с иголочки. Поет патриотические песни, обвешивается пулеметными лентами и рвется вцепиться в горло врагу. На пятый год войны солдат исхудавший, завшивленный, хронически простуженный. На оружие смотрит устало, патриотических песен не поет. Но вот врагу от него лучше держаться подальше.
