— Пойдем! — бросил коротко. И уже за дверью добавил. — Здесь еще человек пятьдесят слуг, которым не нужно нас помнить. Если все в порядке, то зелье в их питье уже действует, и все должны спать. Но все равно, будь начеку.
Они забрали свои вещи, затем обошли весь дом, комната за комнатой, — заколдованный дом крепко спящих людей. И к каждому Эдан прикасался всего на пару минут, будто души во сне забирающий, темный лесной бог из страшной детской сказки. И при каждом касании глаза его стекленели, а губы кривились все больше. И все больше чуяла Лая целительским, ведьминским своим чутьем, как плохо ему, нестерпимо, почти больно…
— Вот и все, — с облегчением выдохнул он, отпуская руку охранника на темном ночном крыльце. — Спешить надо: этот всего минут пять проспит.
Лая накинула на голову черный капюшон плаща и молча заторопилась вслед за Эданом к темному провалу переулка. Карета ждала, где и следовало: большой, нелепый в этой тьме своей роскошью экипаж с унылым бородатым возницей впереди и четырьмя красивыми серебристо-серыми лошадьми в упряжке.
— Ничего, потерпи Стрелокрыл! — ласково потрепал по гриве Эдан одну из передних лошадок. Затем кивнул вознице, помог Лае забраться в карету и, наконец, сам устало откинулся на мягком сиденье.
— Выйдем на первом перекрестке за городом, заберем двух передних лошадей, — прерывисто, будто задыхаясь, сказал он. — Возницу стирать придется, а я не знаю, смогу ли. Сделаешь с ним то, что с Храшем?
Лая даже удивляться его чрезмерной осведомленности не стала, лишь кивнула молча, прислушиваясь к быстрому поцокиванию копыт по мостовой.
Городские ворота приближались.
— Проклятье! — вдруг выругался Эдан, привставая. — Тебя-то, Слава, зачем на ворота принесло!
Он сделал глубокий вдох, вцепился руками в сиденье, скривился болезненно, но тут же расслабился. Опять выругался, сделал еще пару мелких, частых вдохов, будто собирая остатки сил, и охотница внезапно ощутила, почти увидела, как вокруг них растет нечто. Будто пелена незаметности, только сильнее, гораздо сильнее… Невидимая темная стена, погружающая в рассеянность, пузырь, вбирающий в себя ее, Лаю, и напряженную фигуру Эдана, его побелевшее лицо, омертвевшие глаза, подрагивающие, до крови закушенные губы.
«Перестань, ты убьешь себя!» — захотелось крикнуть ей, но собрать слова воедино не вышло: вновь, как и утром на площади, нахлынуло ощущение нереальности.
Карета замедлилась на миг, уныло что-то прокричал возница, заскрипели впереди ворота, тряхнуло. Затем копыта снова зацокали быстрее, понеслись, запрыгали колеса, помчались придорожные деревья за окном…
Пузырь лопнул, упругая стена исчезла, и Эдан безжизненно повалился на сиденье.
— Нет, нет, нет! — подскочила Лая.
Склонилась над ним, одной трясущейся рукой хватая за шею, судорожно стараясь слиться с неровным биением пульса, пока пальцами другой безуспешно пыталась удержаться за что-нибудь в прыгающей по ухабам карете.
Ее отбросило на пол. Один раз, второй, третий…
— Нет, так не пойдет! — прикрикнула она сама на себя.
Прежде всего — никаких истерик! К дьяволам вопли и слезы! Она Насмешница — охотник за тайнами, а не благородная барышня!
Сцепив зубы, Лая аккуратно поднялась, присела на мягкую скамью возле Эдана и осторожно положила его голову себе на колени.
«Спокойно! — еще раз приказала себе. — Все получится!».
Подушечки пальцев отстраненно и привычно нащупали пульс, теплые невидимые ниточки потянулись на его биение — а в следующий миг девушка уже растворилась в этом ритме, ощущая каждую клеточку молодого чужого тела.
Усталость, бесконечная усталость пронизывала его, иссушала, пробирала насквозь. О множестве бессонных ночей, постоянных, изматывающих сверхусилиях кричало оно. А еще — Лая содрогнулась — в нем было что-то неправильно. Не так, как в других человеческих телах, которые доводилось ей исцелять. Будто расчленили его на сотни, тысячи кусочков, а затем — крупица за крупицей — собрали вновь. Невидимая частая сеточка тонких шрамов пряталась под кожей, и каждая клеточка хранила полустертое, блеклое воспоминание о невероятной, нечеловеческой боли, убивающей, сводящей с ума…
— Что они сделали с тобой? — хрипло вырвалось у нее.
Пальцы ласково заскользили по его шее вверх, к подбородку, провели, не отрываясь, по щекам и скулам, застыли на миг у висков, чтобы потом нежно запутаться в волосах, все больше и больше теплых ниточек вливая с каждым легким поглаживанием.
— Не смей, слышишь! — шептала она Эдану. — Не позволю тебе… Что бы там не сотворила с тобой проклятая Гильдия — не позволю…
Карета замедлилась, встряхнула в последний раз, остановилась.
— Перекресток, — бесцветным голосом сообщил возница и полез выпрягать лошадей.
— Помоги мне! — крикнула ему Лая, закидывая руку Эдана себе на плечо.
Вдвоем они вытащили юношу из кареты, отнесли в небольшую полузаросшую лощинку в стороне от дороги, где Лая устроила его на груде бурых листьев, подстелив свой плащ. Возница тем временем принес вещи и привел лошадей.
«Сделать то, что с Храшем», — вспомнила девушка, наблюдая, как он понуро привязывает Стрелокрыла к низкому колючему деревцу, а затем медленно трусит обратно к карете.
Заставив себя собраться и забыть на минуту об Эдане, Лая встала, бесшумно догнала унылую бородатую фигуру возницы, схватив его за шею и запястье. Он вскинулся яростно, силясь вырваться. Девушке пришлось сбить его с ног, и лишь затем приникнуть ладонью к испуганно пульсирующей жилке.
Беспамятство подействовало почти сразу: мужчина обмяк, взгляд его стал невидящим. Не дожидаясь, пока возница придет в себя, Лая скрылась в придорожных зарослях. С минуту наблюдала оттуда, как он встает, растерянно оглядывается, не понимая, как здесь очутился, ежится — то ли от холода, то ли от страха, — и торопливо направляется к карете.
«Попадет же бедняге от Илании!» — сочувственно заключила девушка, но тут же забыла о несчастном и поспешила к Эдану, подоспев как раз вовремя, чтобы заметить крадущиеся тени двух оборванных мрачных фигур.
* * *
Чудесный сон приснился Огнезору. Будто лежал он в траве на берегу реки, беззаботно устроив голову у Лаи на коленях, вдыхал будоражащий запах ее кожи, говорил ей что-то глупое и нежное. Она же улыбалась тревожно, шептала одними губами, словно звала. И так не хотелось просыпаться, но зов Лаин становился все настойчивее, лицо все тревожнее, взгляд все отчаяннее…
С усилием и неохотой открыл юноша глаза. Сон не исчез будто: все так же белело над ним склоненное девичье лицо, а губы напряженно повторяли какие-то слова. Вот только темно вокруг было, и холодно, и в самой Лае что-то было не так.
