Через несколько часов, бесчисленное количество раз опорожнив желудок, я от изнеможения наконец уснул.
Проснувшись утром, я удивился: я не только остался жив, но даже чувствовал себя человеком. Мне удалось подняться на палубу; я был слаб, но снова испытывал интерес к жизни. Блейз и Дек были уже там – они опирались на поручни и болтали, явно весьма довольные друг другом. И они оказались вовсе не единственными пассажирами, наслаждавшимися свежим воздухом: еще человек шесть прогуливались по палубе.
Дек смотрел на Блейз с выражением обожания, несмотря на то что она то и дело развеивала его самые дорогие сердцу фантазии.
– Как зовут твой меч? – услышал я вопрос мальчишки, когда подходил к ним.
– Зовут мой меч? – озадаченно переспросила Блейз.
– Ну да. У него же есть имя? Или это секрет?
– Да просто меч, Дек. С какой стати, ради всех летучих рыб, ему иметь имя?
– Мама говорила мне, что у всех героев были мечи, имевшие имена. Иногда это бывали волшебные имена, и если ты не знал имени меча, то тебе не удавалось вытащить его из ножен…
– Никакого имени у него нет. Ни один из моих сапог не имеет имени, да и пояс тоже… Имя есть только у моей собаки. Наверное, я не тяну на героя. – Заметив меня, Блейз ухмыльнулась. – Рада видеть, что ты все еще жив.
– Я и сам сомневался, что доживу до утра. Как поживает Флейм?
– Отвратительно. Она ни за что не хочет выходить из каюты до прибытия. Как я понимаю, моряк из нее не получится. На морском пони ее, правда, не тошнило, но корабль – другое дело.
– Я загляну к ней попозже, хоть и не знаю, чем мог бы ей помочь. Себе-то я помочь не смог.
– Ну и ужасно же ты выглядел, – сообщил мне Дек. Судя по всему, я произвел на него впечатление тем, как много раз перегибался через борт. Может быть, это даже немного искупало тот факт, что у меня не было меча.
– Если Флейм страдает морской болезнью, – сказал я, – не означает ли это, что мы… э-э… вернули себе свою настоящую внешность?
– Боюсь, что так. Только я не стала бы об этом особенно беспокоиться. Никто из матросов не собирается теперь, когда мы вышли в море, связываться с нами. Самое худшее, что они могут сделать, – сообщить по возвращении в Лекенбрейг, что мы сбежали на этом пакетботе. Впрочем, моряки не любят лезть в такие дела, так что, может быть, и не станут доносить.
Я обдумал ее слова и стал прикидывать, долго ли мне придется дожидаться в Амкабрейге сундука Гэрровина. Наверняка несколько недель, а то и больше. Достаточно долго, чтобы беда меня нашла.
– Пойду-ка я взгляну на Флейм, – сказал я.
Плавание оказалось достаточно спокойным. Некоторые из моряков кидали на нас подозрительные взгляды, но молчали. Следопыт выходил на палубу только ночами, и ему прекрасно удавалось не попадаться никому на глаза. Среди пассажиров ходили, правда, слухи о появлении на борту призрачной собаки, но тем дело и кончилось.
Флейм всю дорогу лежала пластом и даже исхудала. Морская болезнь, похоже, оказалась неприятностью, против которой ее целительство было бессильно. К счастью, ей по крайней мере удавалось удерживать в себе то, что она пила, и мы сумели предотвратить обезвоживание организма.
Дек облазил весь пакетбот: для мальчишки это был просто рай. После того как он почти всю жизнь провел в тесном домишке, даже небольшой корабль казался ему достаточно просторным, а после строгостей в казарме полная свобода была настоящим наслаждением. К тому времени, когда мы причалили в Амкабрейге, он знал пакетбот от клотика до трюма и завел дружбу со всеми членами команды и теми пассажирами, которые снисходили до разговоров с ним.
Руарт большую часть времени проводил с Флейм и приставал ко мне с просьбами придумать, как ей помочь. Когда цирказеанка засыпала, я заставлял его учить меня языку дастелцев. Я старательно занимался: меня очень заинтересовало сочетание телодвижений и звуков, а сама мысль о расе разумных птиц, живущих на всех островах с тех пор, как Дастелы скрылись под водой, меня буквально завораживала. Имей в виду: не всему в этой истории я верил – ну, например, тому, что птицы когда-то были людьми. Я читал, да и рассказы Гэрровина это подтверждают, что мифы обладают странной способностью с течением времени превращаться во мнении людей в реальные события. Калментцы думают, что горы на их островах выплюнул дракон; жители островов Фен считают своими предками морской народ с рыбьими хвостами; островитяне со Спаттов клянутся, что их архипелаг – все, что осталось от третьей луны, упавшей в море. Всем этим россказням я, конечно, тоже не верил.
Блейз много времени проводила на палубе, размахивая своим огромным мечом: она тренировалась, чтобы не утратить своего искусства, как я понимаю. Остальные пассажиры обходили ее стороной и только между собой судачили о бесстыжей потаскухе-полукровке. Должно быть, учителем Блейз был мастер своего дела: я видел, как методично она разрабатывает каждую группу мышц. Как врач я не мог не восхищаться ее превосходной физической формой и теми стараниями, которые она прилагала, чтобы ее сохранить. Я и сам не маленький, я силен и закален, а мои медицинские обязанности на Небесной равнине требовали, чтобы я много разъезжал; и все-таки я скорее наткнулся бы на любой предмет мебели, оказавшийся поблизости, чем проявил ловкость и грацию. Блейз же была быстрой и гибкой и двигалась так плавно, что смотреть на нее было одно удовольствие. Когда я сказал ей об этом, она ответила:
– То, что ты видишь, в моем деле может составить разницу между жизнью и смертью.
– В твоем деле?
Блейз заколебалась: думаю, после того как она оставила службу хранителям, говорить об этом ей было нелегко.
– В разрешении всяких проблем, – сказала она наконец. – Я бродячая искательница приключений. Истребительница дун-магов.
Она сказала это достаточно шутливо, но ее слова что-то задели в моей душе. Я понял, что в некоторых отношениях мы с ней не отличались друг от друга: на нас обоих шла охота, мы оба были бездомными, осужденными на изгнание. Блейз было отказано в праве иметь жилище из-за того, что она была полукровкой; мне запретили возвращаться домой. В этом была своего рода мрачная ирония: она, не смеющая официально оставаться в любом островном государстве больше трех дней, обрекла на скитания и меня.
За время плавания несколько раз возникала надобность в моих медицинских умениях. Я – как и Флейм с ее силв-магией – мало чем мог помочь от морской болезни, но бывали и другие случаи. Ребенок одной пассажирки слег с шестидневной лихорадкой. К счастью, я узнал об этом прежде, чем болезнь распространилась, а в моем мешке оказались необходимые лекарства. Один из матросов свалился с реи и сломал руку. Открытый перелом со смещением не представлял бы для меня проблемы на Небесной равнине, но накладывать шины и зашивать рану в качку было не так легко; все же я мог быть уверен, что мне удалось спасти бедняге руку и даже ее подвижность в будущем. Блейз мужественно помогала мне; вид крови ее не смущал, а мои действия явно интересовали. Она задавала разумные и уместные вопросы, и я не мог не подумать, что из нее получился бы превосходный хирург.
