Изумился кузнец рассказу боярыни, но виду не подал – нельзя же показать, что подмастерье больше его, мастера, в кузнечном деле умеет. Растопил, по-рассказанному, горн сколько мог жарко, ухватил старика щипцами, да в огонь! Вытянул головню, сунул в молоко, ударил молотом – головня угольями и рассыпалась.
Боярыня в крик: среди бела дня мужа извели! Холопы хвать кузнеца да потащили на суд княжий. А, знамо дело, с душегубами разговор короткий… Тащат его, а навстречу кузнецов подмастерье скачет. В черним дорогом кафтане, на черном огнегривом скакуне, из ноздрей искры сыплются да дым идет. «Что, – говорит, – кузнец, тяжко тебе? Видать, не сможешь более на меня злобой плеваться?» А Белбог за него так и не вступился.
Такова мудрость наших предков, отец. Невозможно возвысить своего бога, унижая других.
– Ты ведь тоже бегаешь к Лютобору, Андрейка, понял боярин. – К колдуну проклятому!
– А знаешь, когда он мне эту сказку поведал? Когда я его спросил, как от рохли в подвале избавиться. Лютобор посоветовал у нас в храме под горой святой воды набрать да с молитвою подвал и опрыскать. И свечу блаженному какому-нибудь зажечь.
– Лютобор? Святую воду в храме? – не поверил своим ушам Василий Ярославович.
– Да, отец. Он сказал, если православные отцы не признают его, это еще не значит, что он не признает православия.
– Истинны ли слова твои, отрок?
– Вот те крест, – осенил себя знамением Андрей. – Он веру истинную уважает и чтит, хотя сам к кресту и не подходит.
На самом деле старый волхв говорил немного иначе. Он объяснял, что сила богов – в молитвах, к ним обращенных. С каждой молитвой человек отдает богу частицу своей души, своей внутренней силы – и эта сила защищает верующих, когда те обращаются к небесам уже за помощью. Почему бы и не воспользоваться молитвой, обрядом, водой нового бога, раз уж он набрал на здешней земле немалую силу?
Но Зверев считал, что самую суть объяснения он передал верно. Лютобор не любил христианскую веру. Но враждовать с ней колдун не собирался.
– Выжечь гнездо это сатанинское надобно, – крепко сжал кулак боярин. – Холопы вернулись, сил в достатке. Выжечь, дабы и следа никакого не осталось!
– Разве тебе не говорили, отец, что именно Лютобор исцелил меня, пока ты ходил на службу государеву? – повысил голос Зверев, испугавшись за наставника. – Разве плохо, что род он наш спасти желает, мать от бесплодия вылечил? Так ли за дела Добрые платить положено?
– Он опозорил супружницу мою, Андрей! – рявкнул боярин. – Он ее сатанинской силой исцелял, а я лишь от Бога истинного благость принимать намерен! Душа моя принадлежит Господу нашему, Исусу Христу, слово – государю русскому, живот – земле отчей! Не желаю колдовством черным род свой марать, и вам… – вытянул он руку к Андрею, – и вам не позволю!
– Разве ты Бог, отец, чтобы отделять заблудших от оступившихся, верующих от грешников? Гордыня это, отец, грех страшный!
– Уж не ты ли судить меня намерен, недоросль?
– К Богу за ответом обратись, к Богу! – Андрей старательно бил в одну и ту же точку: переводил мысли боярина с самосуда на суд высших сил. – Отвези нас с матерью в храм православный. Дай исповедаться, к причастию подойти, службу отстоять. Коли Бог нас с матерью примет, из храма мы очищенными выйдем. Нет – сгорим там, как силе бесовской и положено. Суду Божьему ты поверишь, отец? Поверишь или нет? Или себя выше Господа ставишь?
– Ты как с отцом разговариваешь, юнец?! – поднялся во весь рост со своего кресла боярин Василий Ярославович. – В этом доме я хозяин! Мое слово, моя воля решать, кто виноват, а кто честен, кого карать, кого миловать!
– Твоя воля, отец, – пригасил голос Зверев, понимая, что здесь – не дома. Здесь за ослушание в лучшем случае кнута на конюшие отмерить могут. А в худшем… Отец над детьми во всем властен. – Пусть твоя. Но ты, отец, без зазрения совести со схизматиками обнимаешься, что душу за золото продают, что Христа давно отринули и Мамоне со всей искренностью поклоняются. А старца, что веру хранит старую, до-христовую, в которой деды наши росли, ты огню хочешь предать? Может, ты мне запретишь благодарность за жизнь ему выразить? Может, мне не нужно могил предков наших чтить и навещать? Родителей наших?
– Этим речам ты тоже научился у болотного мудреца? – повернул к нему голову боярин.
– Разве схизматик тебе дороже того, кто прадеда нашего на сечу благословлял, обереги для него делал? Разве Лютобор – чужак на нашей земле? Разве он рубил Пятый крест? Ответь, отец, в чем вина этого старца пред тобой? В чем? Ты – владыка в своем поместье, отец. Так ответь, как судья честный, в чем провинился пред тобой старик, что половину смердов твоих хоть раз, да исцелял от лихоманок, от смерти коровьей, трясучек разных? Он ли виноват, что к нему, а не к монахам, с немочью идут? Он ли виноват, что исцеляет?
– Ну, хватит, заступничек! – опять стукнул по столу боярин. – Ладно, быть по сему. Проверим, какова его сила. В земле она, в воде али в хитростях бесовских. Коли прав ты и не чужд Лютобор креста святого – прощу беготню твою в чертово логово. Ну, а коли лжешь, нутро бесовское прикрывая… Тогда Бог тебе судья, и пламя его – твоя кара. Вознесенский собор судить вас станет, под его сводами очищение примите. А сбежать попытаешься… Отрекусь! Хоть ты чадо мое единственное, все едино отрекусь! Послезавтра на подворье городское поедем. А до того часа из усадьбы выходить не смей!
***
В Великие Луки дворня за сутки собрала довольно крупный обоз: с полтора десятка саней и семь телег, нагруженных мешками с зерном, репой, капустой, разрубленными вдоль – «полтями» – тушами баранов, быков и коров, горшками с тушеной свининой гусиным жиром и коровьим маслом. То ли боярин решил воспользоваться оказией, то ли, наоборот, собирался в город давно, а предложение сына совпало с его планами. Для боярыни, как ни злился муж на ее выходку, заложили сани отдельные, с широким облучком, мягким кожаным сиденьем, откидным верхом и двойным медвежьим пологом.
Выехали еще затемно, все тем же путем: по узенькой Окнице на немногим более широкую Линницу, но ней – до Удрая. Через пять верст река вывела обоз к Пуповскому шляху. Сани и телеги тяжело выбрались на берег – холопам, сопровождавшим боярина, даже пришлось спешиться и подталкивать возки. Дальше, по накатанному тракту, дело пошло веселее. Лошади разогнались до скорости усталого пешехода, да так этот темп и держали.
Отдыха Василий Ярославович не давал – ни одного привала за все время. Почему – Андрей понял лишь тогда, когда спереди, над краем дороги, появилось золотое сияние. Начало смеркаться, а значит, задержись они в пути хоть на полчаса, засветло в город уже бы не успели, Впрочем, имелось еще одно обстоятельство, о котором Зверев узнал позднее. А пока боярин послал вперед холопа упредить о своем приезде приказчика на подворье. Возчики тоже тряхнули вожжами, погоняя лошадей. Ночевать в лесу селянам было не привыкать, но делать это перед воротами Великих Лук только из-за того, что на несколько минут опоздали, никому не хотелось.
