— Ты наша, — повторил дикарь.
Силы ушли, как будто все кости разом вынули. Нет, не кости — душу. Она больше не чувствовала своего дара. Не чувствовала крыльев.
— Ты! — орал кто-то над головой. — Что ты наделал, зачем! Ты все испортил! Я же тебе говорила, не трогай, нельзя!
Чьи-то быстрые пальцы щупали спину, чем-то мазали и кололи, но, Боже, если бы все отрезанное можно было пришить обратно…
Паола лежала, обмякнув, уткнувшись лицом в мокрый войлок, и думала: больше незачем жить.
С того страшного дня время замерло для Паолы. Ей не становилось ни лучше, ни хуже. По ночам девушка бредила, металась в лихорадочном жару, ее то душила метель, то жгло адское пламя, то стискивала тьма подгорных пещер. Иногда чудился Гидеон. Молчал. Паола плакала, просила — скажи хоть что-нибудь. Хотя бы как ты там, по ту сторону. Наверное, лучше, чем я здесь. Возьми к себе, пожалей.
— Прекрати, — ругался чужой, но смутно знакомый голос. — Вот уж глупая, жить она не хочет.
Что с меня толку теперь, объясняла Паола. Без крыльев, без силы. Меня нет больше. Но Гидеона уносила метель, а сердитый чужой голос приказывал: проснись, пей, перевернись, спи… Паола слушалась. Ей было все равно.
Днем становилось легче. Немного. Днем не было ни метели, ни огня, только солнце и запах степной травы. Днем говорить с Гидеоном не давали бабка-лекарка и девушка-шаманка. Бабка ворочала ее с боку на бок, копошилась в ране, давила, промывала, мазала. Бурчала себе под нос, ругая всех подряд: свою дуру-девку и пришлую, недоумка-вождя, сообразившего удерживать крылатую, подрезав крылья, как будто, тьфу, птицу безмозглую. И еще каких-то, о ком Паола не понимала, но тоже или дур, или недоумков, или конченых болванов. Иногда шаманка включалась в бабкин бубнеж, начинала огрызаться или спорить, а иной раз поддакивала, сердито или насмешливо. Пожалуй, это казалось бы Паоле забавным, не будь ей так плохо.
Но уж точно лучше, чем ночные голоса.
— Ты, — спрашивала шаманка, подсаживаясь к Паоле, — долго валяться будешь? Почему вставать не хочешь?
Паола не отвечала.
— Оставь дуру, — ядовито советовала бабка, — хочет себя живьем хоронить, пусть.
Паола молчала и на это.
Как-то раз зашел вождь. Присел у постели Паолы, повернул ее лицо к свету, вгляделся. Паола не испугалась. Самое страшное, что мог, он с ней уже сделал.
— Чего пришел, — буркнула бабка, — не нужен ты тут. Натворил уже, тьфу.
— Ты лечи, — отмахнулся вождь, — а мне не указывай.
— Сам лечи, — вспылила вдруг лекарка. — Тебе руки-ноги переломать, чтоб ни на войну, ни на охоту, ни в железки свои играть не мог, тоже помереть захочешь. «Не указывай»! Тьфу! Проваливай, духу твоего чтоб здесь не было. «Не трону»! Тебя бы так не тронуть!
— Умолкни. — Дикарь встал, повернулся к бабке. Паола равнодушно скользнула взглядом по голой спине и вздрогнула, вдруг подумав: был бы нож, всадила бы под лопатку, а дальше — плевать.
— Да с тобой говорить, только зря воздух сотрясать.
— Твое дело лечить, а в мои дела не лезь.
И вышел.
Паола незаметно перевела дух. Внезапное желание убить напугало ее. Крылатые девы не проливают крови, их дар — нести жизнь, а не отнимать. Им оружия и касаться не положено. Неужели бескрылость так меняет? Паола села, потянулась рукой за спину. Погладила кончиками пальцев бессильно обвисшее крыло. Спросила себя: но если не считать дар, ведь я все та же, разве нет?
— Ты села! Сама! — Шаманка радостно хлопнула в ладоши. — А встать хочешь?
Паола оглянулась: ей хотелось рассмотреть ту часть комнаты, которую она не может видеть, пока лежит. Оказалось, рассматривать особо и нечего: войлочный пол, откинутая кожаная занавеска, а за ней — серебристая трава. Степь…
«Комната», усмехнулась Паола. «Палатка» будет верней.
Бабка сунула в руки кружку:
— Выпей, пока сидишь.
— Бабушка, — Паола все водила и водила пальцами по крылу, тщетно пытаясь нащупать в себе хоть искорку целительной силы, — бабушка, это теперь все? Навсегда? Что он сделал?
— Не знаю, — буркнула бабка, — крылатых не лечила. Пей.
Из кружки вкусно пахло мясным отваром. Паола сглотнула. Руки задрожали. Швырнуть бы об стену, да стена красивая, жалко.
Шаманка, вздохнув, села рядом. Сказала:
— Тебе не станет лучше, если умрешь. Я говорю с духами, я знаю.
Всплыло в памяти давнее, недоговоренное.
— Да, — кивнула Паола, — я помню, ты говорила. С мертвыми. Тебя зовут Сай, да?
— Сай, — шаманка улыбнулась, сверкнув белыми зубами. — А ты?..
— Паола.
— Пей, — прикрикнула бабка, — стынет. Балаболки.
От мясного скрутило в животе. Паола потерла раненый бок.
— Ложись, — велела бабка, — спи. А ты ее вставать не дергай, успеет. Некуда торопиться. Не замуж.
Паола нервно хмыкнула, и бабка понимающе усмехнулась. Сай поерзала, устраиваясь поудобней на краю постели Паолы. Спросила:
— Ты про мертвых не поняла, да? Знаешь, почему я с тобой ночами сижу?
Кольнуло неясной тревогой.
— Почему?
— Вокруг тебя много мертвых, а ты видишь только одного. Когда спишь, то его зовешь, то к нему рвешься. Любила его, да?
— Нет! Не знаю…
Ох, Гидеон…
— Плачешь, — заметила Сай. — Любила.
— Нет. — Паола вытерла глаза краем одеяла. — Наверное, могла бы. Одно время думала, что люблю, а потом…
— Так бывает. Он зовет тебя?
— Нет. Он молчит. Просто молчит.
— Почему тогда к нему хочешь? Ты не любишь, он не зовет. Не понимаю.
Паола замолчала, вслушиваясь в себя. Покачала головой. Нет, она не знала ответа. Только ворочалась внутри глухая, привычная боль: его нет, я жива, а он мертв. Сай задумчиво подергала вплетенный в косу ремешок.
— Мужчины иногда гибнут, ты не знала?
Паола горько рассмеялась. Снова подступили слезы.
— А кто другие? — спросила торопливо, лишь бы отвлечься. — Ты сказала, много мертвых.
Шаманка покачала головой:
— Нет. Тебе сейчас нужно спать, а не плакать. Выпей. — Взяла у бабки кружку с горьким отваром, сунула Паоле.
— Гадость, — пробормотала Паола. — Сейчас бы флакон эликсира и как новенькая. Эх… — Выпила залпом, натянула одеяло повыше. Пробормотала, уже засыпая: — Что ж мне так не везет…
Паола давно уже забыла, как это — болеть долго. С тех самых пор, как попала в школу при Гильдии. Там на заболевшего ученика набегало столько желающих попрактиковаться в целительных чарах — не поваляешься. А здесь не было ни целителей, ни эликсиров, и собственная сила Паолы тоже стала недоступна. Оставались бабка-лекарка и девушка-шаманка, а много ли они могли?
