Его ладонь задержалась на ее щеке, теплая, но не обжигающая. И тем не менее это была правая рука, которая зажгла пламя бога, ослепившее убийцу его матери. Элиан проглотила ком, стоявший в горле. — Кутхан сказал мне правду. Настоящую отвратительную правду. Но я не могу… не могу…
Мирейн стоял сзади, и она не видела его лица. Он тихо сказал:
— Элиан, сестра моя. Только слабый отказывается плакать.
— Я не буду! — выкрикнула она, вскакивая на ноги и глядя ему в лицо. — У тебя есть обязанности. У нас обоих они есть. А на тебе только набедренная повязка. Ты можешь умереть от холода. — Элиан.
— Нет. — Она запуталась в шнурах мантии, с трудом развязывая их. — Нет. Нет… еще нет.
Это минутное признание было таким же жестоким, как расставание с Кутханом. И тем не менее Мирейн принял его с большим, чем могла представить Элиан, достоинством, которое на самом деле скрывало тихий, незаметный и обоснованный упрек.
— Здесь, — сказал Мирейн, — я построю мой город.
Со стороны реки через равнину дул холодный, пронизывающий ветер, но все равно слова Мирейна прозвучали мягко и ясно. Он стоял, широко расставив ноги, лицо его горело, глаза сияли, плащ развевался — его согревало собственное пламя, пламя пророческого дара.
Он широко распростер руки, словно обнимая вершину холма. С севера и востока его защищали крутые склоны, на западе струился глубокий поток Сувиена, к югу склон понижался до ветреных равнин Хан-Гилена и вдалеке раскинулся на белый город князя.
— Легко защищаться, — сказал Кутхан. — С высоким валом вокруг и хорошей дорогой к воротам ваше положение будет не хуже, чем у любого живого короля. — Даже лучше, чем у многих. — Аджан ходил по краю обрывистого холма. — Здесь обилие источников и много места для крестьянских хозяйств. — А река не только дает возможность передвижения, но и открывает простор для торговли, — добавил Кутхан.
Мирейн засмеялся, как это бывало с ним иногда, — просто от радости.
— Это будет богатейший город мира, и величайший, и величественнейший. Смотрите: белые стены, белые башни, золотое Солнце над воротами и солнечный свет над жителями — и всем этим правит рука божья.
Элиан отошла в сторонку от группы, обступившей короля, думая о городе из теней, возведенном с помощью силы и солнечного света на удивление свиты. Такие спектакли ей были не нужны, ведь она умела видеть правду так же хорошо, как и Мирейн. Небольшим усилием она прогнала видение, оставив лишь увядшую траву и пустой воздух да судорожное дрожание солнечного света.
Ноги сами принесли ее на берег Сувиена. Черная и холодная вода бурлила, накатываясь на выступающие камни и яростно стремясь вниз по склону. Противоположный берег возвышался неприступно и неумолимо. Там не было широкого приветливого холма, лишь выступ голого камня, такой же черный, как сама река, избегаемый даже птицами.
— Эндрос Аварьян, — сказала Элиан сама себе. Трон Аварьяна. На нем лежит проклятие, или рок. Никто не может ходить здесь, кроме рожденного от бога, и даже он не должен задерживаться здесь, чтобы не сойти с ума и не погибнуть.
Никто, кроме Мирейна, который совершенно по-детски отважился на это: юный и дикий, вооруженный своим происхождением, он был достаточно безумен, чтобы осмелиться бросить вызов этому страшному проклятию.
И Элиан. Он не знал, что она идет за ним, пока не остановился, запыхавшись, на вершине. Она карабкалась по его следам, отстав всего на расстояние человеческого роста. Внезапно ее нога скользнула по камню, она оступилась и с пронзительным, отчаянным криком полетела вниз.
Падение было недолгим — до очередного выступа крутого склона. Но Мирейн с яростью, смешанной со смертельным ужасом, ринулся вниз, чтобы удержать ее. Под влиянием страха и сконцентрировав все свои силы, она схватилась за его руки и взобралась на край скалы, представлявший собой голый холодный камень. Там она легла, задыхаясь, пока он не оттащил ее от края.
— Дура! — закричал он. — Идиотка! Ненормальная! Ты погибнешь здесь!
Его голос сорвался в истошный вопль. Элиан ничего не могла с собой поделать и засмеялась. В приступе веселья она перекатилась на самую вершину трона Аварьяна, и само солнце в изумлении уставилось на такое святотатство.
Мирейн схватил ее в охапку и тряс до тех пор, пока она не успокоилась. Элиан взглянула на него, моргая и икая. Каким-то образом ей удалось выдавить:
— Я не погибну. — Но проклятие…
— Я не погибну. — Она знала это так же хорошо, как и то, что проклятие реально и исходит от камня. — Это не может повредить мне. Ведь я не мужчина.
Внезапно он стал намного выше ее и переменился: его распущенные волосы оказались заплетенными в косичку, на шее появилось ожерелье жреца. Ее пронизали судороги памяти. Охваченная ими, не чувствуя времени, она видела Мирейна будущего и Мирейна настоящего, а над ним и вокруг него бились мрак и алмазный свет. Его руки схватили ее, удерживая. — Смотри, — сказала Элиан. — Башня. Но кто осмелился… — Башня? Он что, слепой?
— Башня! Там, на Эндросе. Кто-то построил башню на…
Голос ее затих. Все было ясно, так ясно. Башня, высокая и ужасная, словно скала из черного камня, отполированного и ровного как стекло, без дверей и окон, с солнечным диском на шпиле. Пока Элиан глядела на нее, башня стала мерцать и вдруг исчезла. Теперь перед ней были только скала, ветер и пустое небо.
Внезапно холод охватил ее до самых костей. Мирейн молча обвернул себя и ее своим плащом. Ее воля требовала, чтобы она отстранилась, а тело льнуло к теплу. Вокруг нее витали чьи-то мысли, беспорядочные и беззащитные, внебрачные дети разумов без силы. Одни были забавны, другие — досадны, некоторые — даже завистливы. Они видели лишь то, что могут видеть глаза: две головы рядом — одна темная, другая рыжая и два тела под одним плащом. — Они мне завидуют, — сказал Мирейн. — А надо мной смеются.
Элиан вздрогнула и замерла; видения исчезли. Ее тело снова стало ее телом. Она осторожно отстранилась от Мирейна. Он не стал ее удерживать, и от этого ее гнев почему-то возрос. Она размашисто зашагала сквозь толпу стражников, друзей и свиты, дерзко вглядываясь в их лица. Никто не осмеливался глядеть на нее. Все слишком старательно обсуждали будущий город.
Илхари паслась на южном склоне, один или два жеребца пожирали ее глазами: это был золотой конь Илариоса и высокий серый, принадлежащий Кутхану. Серого жеребца Халенана, которому она явно отдавала предпочтение, здесь не было. Анаки пришло время рожать, и принц старался не уезжать от нее далеко. Даже Мирейн не просил его об этом.
