Ты противен Ольге по сути! Веря, что не бывает злых созданий, она, однако, не колеблясь берется за лук, когда на родичей лезет из Степи тьма печенегов. Счастье Дороха — в породистых лошадях с богатой сбруей, в веселом хмельном застолье, в красавице жене. И он рвется безоглядно к желанной цели, и берет то, что ему хочется, не подозревая о существовании в мире иных Сил. Вероятно, он прав! Может, и она права? Надо жить проще!
Но почему я не нахожу в этом ничего такого, что удержало бы от простого убийства? Как смею я вмешиваться в размеренную смену времен и поколений?
Покойный Владух, мир его праху, тоже желал счастья дочери, но старался выдать ее замуж, ради спокойствия жупы. Он свершил бы сущую нелепицу … Если я убью Дороха и женюсь на Ольге, то стану одним из многих, поправ ее чувства и свободу. Если я не уничтожу этого молодца — изменю себе снова, ибо отныне в ответе за девушку по праву самозваного героя…
…Пламя лизнуло небо. На север неслись свинцовые облака. Следом рванулись ввысь души усопших. Они летели в обетованный Ирий, туда, где обретают покой и вечность, где находят люди забвение. Но в Самый Последний День они вернутся на землю и примут участие в Битве Любви и Смерти.
— Пусть не печалятся Родичи! Все у нас идет ладно, слава Роду! Дай Бог им доброй жизни на полях у Сварги! — громко сказал Станимир, плеснув в огонь из кубка. — Хвала Радигошу!
— Родичи милые, то-ж вам, тятя и мамка! Все вам Отцы и Прадеды, Пращуры и Щуры! — поддержал Свенельд, и тоже выплеснул кубок, лишь пригубив его.
— Гуляй, народ Домагощинский! Живы будем — не помрем, а представимся — так на Том Свете жизнь, поди, краше нашей будет! — весело крикнул Волах.
Заиграли рожки да сопелки, зазвенели бубны. Хозяйки разносили пирожки и прочую жертвенную еду. Мальчишки без счета били куриные яйца — чье крепче выйдет.
А надо ли горевать? Роды небесные восполнятся новыми воинами, новыми женами. Прибавится у славян заоблачных заступников — глядишь, и в этом Свете от напастей отобьемся.
— За старых верных товарищей! — воскликнул Свенельд, поднимая чару.
— За Удачу! За лучший Удел! — грянули вятичи.
* * *
— Неужто, ненависть, жажда мщения порождает такое стремление к смерти, что даже случайная вспышка ведет в пропасть всякого, кто ждал любви? Слабость стоящих по краям этой пропасти — верный слуга Чернобога. Сколько бы мне не говорили, что Ненависть отступает пред Любовью, это бегство не влечет за собой приход Любви. Мертвое, увы, не вернется к жизни, — поделился Ругивлад с Учителем своими беспокойными мыслями.
— Оказывается, и твой ум бессилен перед чарами древних, — улыбнулся белый волхв Велемудр.
— Выходит, что так! — подтвердил словен. — В чем же смысл, если круг замкнут?
— Не знаю, — отвечал Велемудр, — никто еще не ответил на этот вопрос однозначно, да и вряд ли сумеет сделать это правильно! Мир такой, каков он есть, не лучше и не хуже. Мы должны принимать его таким, и не в силах исправить предначертанное. Смысл жизни — просто в ее продолжении.
— А не в том ли, чтобы когда-то разорвать этот порочный круг?
— Ой ли? Всякий обязан вернуть роду долг. Жизнь должна порождать только Жизнь. Это долг перед отцами и дедами, перед павшими на полях и холмах земли родной, перед теми, кто щедро полил ее кровью, но сберег славные корни.
— Между жизнями пролегла память людская. И кто сохранит эту память лучше, как не черный волхв, отказавшийся от Жизни и Яви…
* * *
Курган покидали столь же шумно, с песнями да музыками, оставив до утра на траве священные дары богам и пищу духам предков. Коль найдут ее завтра нетронутую — знать, прогневали вятичи пращуров.
Ругивлад и Волах отстали от всех, намереваясь закончить важный разговор. Отныне ни один вятич не посмел бы назвать словена чужаком. Отныне они были связаны воинскими узами неразрывно!
— …Жупан погиб, а на его место рвутся ставленники Радогоща, — намекнул Волах.
— По правде сказать, не хотелось бы вмешиваться в ваши дела. Но я беру на себя Дороха! Конечно, если бы Ольга и в самом деле предпочитала его, я и бровью не повел бы! Но девчонка решила меня позлить… Я твой союзник, воевода!
— Мне надоели вечные передряги и стычки за право вершить волю племени. И я, Волах, положу предел вседозволенности вождей! Иначе орды степняков поглотят нас.
— По-моему, они здорово получили, — усмехнулся словен.
— Разве Степь успокоится, пока на пути стоит Лес?
— Делай, как знаешь. Но что же Ольга?
— Я гляжу, по уши влюбился! Обычай велит ждать, пока ты не принесешь обещанное вено. И после поединка с Дорохом — девушка твоя, — размышлял воевода вслух. — Но сын Буревида, да и сам глава всех глав сделают все, чтобы ты не вернулся. Было бы спокойнее не иметь такого долга за плечами! За полгода многое может случиться.
— Пусть назначат время и место, — коротко ответил Ругивлад.
— Оно уже выбрано. Биться будете пешими. Любым оружием. До смерти.
— Тем лучше. Честь не позволяет ни вятичу, ни ругу брать девушек своей крови силой. Но смерть настигнет всякого, кто осмелится посвататься к ней, пока я буду в отъезде!
— Взаимность — редкий зверь, — горько вымолвил Волах. — Женщина полагается на инстинкт — этот зверь много проще, он вовсе неистребим. Если бы ей предоставили право выбора, она легла бы под того, от кого хотела бы ребенка. Баба ущербна, поверь моему опыту. Не переживай о том, поступаешь ли ты достаточно благородно. О каком благородстве может идти речь, если они предают на каждом шагу?
— Это уже мое дело. Я тебя покину. Надо хорошенько выспаться перед поединком, — ответил словен и, получив молчаливое согласие, исчез в сгустившемся сумраке.
Он поднялся в горницу и предался неотвязчивым мыслям о девушке.
Порою Ругивладу казалось, что он старик, что ему тысячи лет… А ныне он ощущал себя мальчишкой, глупым и неразумным:
— Ах, девчонка! Что же ты делаешь?
Вот Ольга бьется с печенегами в проломе крепостной стены, выпуская стрелу за стрелой, непостижимая в сочетании жестокости и очарования. Вот она протягивает кубок с вязким таинственным напитком. Мечтательная, лукавая улыбка. Глаза словно гордые звезды. Воздушный гибкий стан и упругая грудь. Да неужто девушка достанется какому-то Дороху? За его плечами — род. Ну, а за моими?
Нет горше бабьей доли! Сколько уже их перевидал Ругивлад. Морщинистых, красных от вечного стояния у очага, где кипит грубая похлебка… Во что превратятся ее нежные руки? Родив троих-пятерых, женщины быстро стареют, едва доживая до сорока пяти. Полные, с дряблой кожей и отвислыми грудями, потерявшие все божественное, что имели прежде.
