Тита забеспокоилась, услышав о четырех невестах. И все четверо парней чувствовали себя неловко, слушая речь мэра. Они отлично знали, насколько нуждаются далекие пограничные города в молодых мужчинах.
Именно это заставляло общественность этих городов улыбаться и проявлять заботу о молодых людях, намекая на то, что следует заселять земли государства.
«Очень приятно и заманчиво ваше предложение, – сказали парни, – мы бы остались. Но нам следует как можно быстрее принести важное сообщение в место, куда нам предстоит скакать не менее двух недель по дорогам Хазарии.
Стараясь, насколько возможно, быть краткими, парни рассказали о том, что произошло с того момента, когда они вышли в дорогу – перевезти детей, и до того, как оказались в этом городе.
Когда они кончили свой рассказ, обхватил мэр руками свою голову, бормоча: «Господи, Боже мой, как дают таким детям, как вы, такие задания. Наши графы, живущие в городах, на побережье Хазарского моря, просто сумасшедшие. Даже не рассказали вам о бесе Самбатионе? Ни к чему вас не подготовили. Таким же образом они и ведут себя с русскими. После этих слов парни выглядели удрученными. Тита не совсем поняла, чем они удручены, но почувствовала какую-то угрожающую им путаницу. Впервые она услышала по порядку все, что с ними случилось, глядя на Песаха и думая о том, что ей здорово повезло, что он не оказался среди тех двоих, которые остались с девицами на хуторе пчеловодов на дальнем западе страны. Он разглядывала его короткие вихры, и решила при первой возможности помыть ему голову.
Мэр поднял голову и смотрел на них, о чем-то размышляя. Он сказал: «Когда доберетесь до графа, сообщите ему обо всем, и вас пошлют в Итиль».
Слова эти вызвали у них тревогу. «В Итиль?» – спросил Песах, и выражение его лица, и так, надо сказать, довольно глупое, выглядело в этот момент совсем отупевшим. Растерянная улыбка растеклась по его лицу.
«Конечно. Вас будут судить. Такие вещи не проходят без наказания, вне зависимости, виноваты вы или те, кто вас послал».
Тита удивилась. Суд? Еще одна казнь. Она не знала еще, что у иудеев нет смертной казни. И тем более не окунают в кипяток живого человека.
«Что вдруг суд?» – воскликнули все четверо юношей, и тут же привели множество доказательств, доказывая, что мэр явно преувеличивает и ошибается.
Он не опроверг их доказательств, лишь покачал головой и сказал: «Будет суд. Поверьте мне, есть у меня немного опыта в наших законах, особенно судебных. Может, легко отделаетесь, а, может, и нет. В любом случае это не кончится без того, чтобы вас взяли в столицу. И любой суд, в котором замешаны черти, проходит во дворце. Каган обязан быть в курсе таких дел».
Они помолчали.
Мэр продолжил: «А теперь слушайте, до того, как вы покинете наш город, я хочу дать вам материал о нашем положении на границах с викингами. Когда вы будете на суде в столице, и внимание всех будет обращено на вас, попросите разрешения и скажите то, что я вам сейчас скажу: если викинги не отступятся и не подчинятся нам теперь, они усилятся до такой степени, что мы с ними не справимся. Они нападут на нашу Хазарию и уничтожат ее».
«То, что вы говорите, выглядит слишком безумно, – сказали юноши, – только этого нам не хватает на суде, сказать такие глупости».
Но мэр серьезно требовал от них сказать это, чтобы в столице услышали его опасения, чтобы и там, в далеком и беспечном центре, поняли то, что иудеи никогда не могли понять. И тут белые вороны влетели через раскрытые двери и посмотрели на юношей с мольбой. Без того, чтобы выразить согласие, все поняли, что юноши согласились. Быть может, это деяние во имя Хазарии облегчит приговор суда по их делу.
«Ладно, – сказал мэр, – сейчас нет никакого смысла пускаться в путь, канун субботы, мы и так засиделись. Приглашаю вас к себе, в мой дом. Увидите хоть раз, что такое молочная суббота».
Мэр был родом из Халеба в Араме-Цова. Дед его покинул Сирию, древний этот город под властью мусульман, и ушел вместе с другими иудеями в империю Хазарию.
Юноши отпраздновали субботу. На исходе ее вскочили на коней. Дали им еще коня для Титы. Пять всадников поклялись, что не остановятся ни в каком месте и ни по какому поводу, пока не доберутся до усадьбы графа с печальной для него вестью.
А затем пусть будет то, что должно быть.
Глава пятьдесят четвертая
В ту ночь в теплой постели хуторка пчеловодов снился Ахаву сон о двух его котах и какой-то редкой карте, которую он запачкал пальцами в библиотеке. Всё это мешалось с другими картинами, обрывками видений, но мы выделим лишь то, что, проснувшись, Ахав мог вспомнить.
Он видел двух симпатичных котов в доме детства. Один был рыжим, другой, поменьше, черно-белым. Игрались коты и веселили всех окружающих своими играми. Все говорили: «Какие симпатяги», гладили их по шерстке, утыкали носы в их животики, в общем, очень их любили.
Но вот, Ахав видит, что рыжий вгрызается в шею черно-белого. Это уже не игра, подумал Ахав: он рвет шею черно-белого, глотает куски мяса, и не понятно, – тот уже мертв или еще дышит. Трудно различить, ибо они играются в кустах, шея черно-белого кота скрыта, и лишь видна голова рыжего, нависающая над ней. Но кажется Ахаву, что он даже различает разорванные жилы и отверстие гортани. Да что же это, кричит или пытается кричать Ахав, он же разрывает его на части.
И весь сон пронизан омерзительной атмосферой. Поднял рыжий кот голову, и пасть его в крови, и разверзнута, не как у нормального кота, чтобы можно было прихватить более приличный кусок. Но все исчезли, говоря, что это обычная игра котов, и ничего особенного предпринимать не следует.
Кот с окровавленной мордой ластится ко всем, и его гладят и щекочут. А черно-белый кот как бы исчез, вероятно, помер. Рыжий опять стал вести себя нормально, но Ахав не может освободиться от ужасного ощущения, что этот симпатичный рыжик, разорвавший черно-белого, разорвет еще кого-нибудь. Может, даже кого-то из семьи. И не понятно Ахаву, почему все относятся столь равнодушно к делам этого рыжего животного.
И вот, рыжий снова рвет шею черно-белого, и, значит, раньше совершил нечто ужасное. И что будет?
И опять пасть кота полна крови, и сон повторяется.
Но вот Ахав как бы в другом сновидении, в какой-то большой публичной библиотеке. Множество народа, и библиотекарша представляет старинные книги, прибывшие из другого книгохранилища, заново переплетенные.
В книгах вставлены страницы более плотной блестящей бумаги с цветными рисунками. Царит праздничная атмосфера. Ахав в это время ест бутерброд с огурцом, и капли сока стекают на руку. Ахаву хочется более близко увидеть книгу. Коснуться ее. Перевернуть страницу, почувствовать книгу. Книга эта огромна. Таких книг вокруг немало, и люди вглядываются в них. Ахав также переворачивает картинку, и палец, увлажненный огуречным соком, оставляет пятно на странице. Ахав осторожно закрывает книгу, надеясь, что никто не заметит пятна. В конце концов, это просто вода. И Ахав ждет, пока пятно высохнет. Он простить себе не может, что своим поступком походит на развязных хулиганов, обутых в сапоги хазарских воинов, которые надеются после боя поживиться грабежом. Они напевают себе под нос, ходят с молотами и палками.
