Как насчет лотереи?
— Я не понимаю.
— Лотерея. Люди вносили свои имена в список, и в лотерее им сообщалось, где они будут работать, на ком собираются жениться, будут ли у них дети…
— Все эти факторы были предопределены вашими создателями, — просто сказал Фрэнк. — Юниты выполняли одну и ту же работу каждый цикл. Одни и те же юниты всегда были соединены вместе. Определенные пары юнитов предназначались для воспитания детей. Эта лотерея, должно быть, была средством умиротворения, призванным увековечить иллюзию справедливости и подавить любое чувство авторитарной несправедливости.
— Что?
— Создатели не хотели, чтобы вы все начали задаваться вопросом, почему некоторые люди живут в хороших домах, а остальные живут на свалке, — ответила Воробей. — Они хотели, чтобы вы могли во всем винить лотерею.
Моя голова кружилась. Я споткнулась о ведро и тяжело села.
— Я была шерифом.
— Да, — сказал Фрэнк.
— Я всегда была шерифом, каждый раз?
— Да.
— Почему? Кто в здравом уме сделал бы меня шерифом? — спросила я вслух.
— Не могу представить, — буркнула Воробей.
— Прости, Шарли. Большая часть твоего файла была отредактирована, — сказал Фрэнк, его динамики тихо гудели. — Я могу сказать, что твоя ДНК состоит из образцов от трех разных доноров.
— Кем они были?
— Точно не знаю. Их файлы также были сильно отредактированы. Но я могу назвать причины, по которым они были выбраны в качестве доноров, — быстро сказал Фрэнк, когда я закатила глаза, — и, возможно, ты сможешь догадаться об их сходстве по этому поводу.
— Ладно, давай, — фыркнула я. Я никогда не получу от Фрэнка ничего полезного. Все, что я хотела знать, он удобно не мог мне сказать.
После нескольких задумчивых кликов Фрэнк сказал:
— Донор Один был уголовником с обширным криминальным прошлым и уровнем интеллекта намного выше среднего. Донор Два был гражданским лицом с исключительно крепкой иммунной системой, пережившим длительное воздействие не менее чем семидесяти четырех вирусов и штаммов бактерий. А Донор Три был заслуженным ветераном вооруженных сил, совершившим почти четыре тысячи подтвержденных убийств.
Знание о моих донорах не заставило меня чувствовать себя лучше. Я как бы знала, что этого не произойдет, но я питала эту надежду до тех пор, пока Фрэнк не начал говорить о моей обширной криминальной истории — или обширной криминальной истории моего донора, кем бы он, черт возьми, ни был.
Грустно думать, что внутри меня жили частички других людей. Наверное, что на самом деле я даже не была собой — просто сшитый воедино беспорядок. Словно три цвета краски Воробья смешались в каком-то несочетаемом оттенке оранжевого или коричневого. Это точно не было красиво.
— У тебя есть вопросы ко мне, Шарли? — сказал Фрэнк после того, как я просто сидела и смотрела целую минуту.
— Нет! Нет, ради бога, больше никаких вопросов, — резко сказала я. Моя голова болела. Было больно в самом основании, и я изо всех сил старалась не представлять, как мой чип извивался сзади.
Скользя по сероватым хребтам.
Застряв в слизи.
Объектив Фрэнка следовал за моей рукой, когда я потянулась назад, чтобы почесать крошечный выпуклый шрам в расщелине черепа.
— Да. Я немного ознакомился с процессом восстановления микросхем. Я могу выполнить простую процедуру, которая предотвратит преждевременное отторжение чипа твоим органическим веществом.
— Преждевременно…? Нет, я не хочу знать, — сказала я до того, как Фрэнк начал говорить. Теперь я знала, что чувствовал Уолтер, когда я говорила о Далласе и о телевидении: от всех этих новых вещей у меня просто голова болела. — Давай сделаем это. Сделаем операцию.
— Завтра в десять утра, — сказал Фрэнк.
— Да, конечно.
Он повернулся туловищем к проходу, и я выдохнула с облегчением. Я была удивлена, что он не спросил нас о дроне.
Но я поспешила.
— Воробей и Шарли? — сказал Фрэнк.
— Да? — сказали мы вместе, ее голос был ровным и спокойным, а мой — чуть хриплым.
— Вы знаете что-нибудь о том, что произошло в командной комнате?
— Н…
— Что случилось? — Воробей перебила меня.
— Кажется, произошел сбой с одним из дронов. Постоянный сбой. Я не верю, что его когда-нибудь можно будет вернуть в строй, — ровным голосом продолжил Фрэнк, — и мне любопытно, знает ли кто-нибудь из вас что-нибудь об этом.
Воробей в тупике. Я знала это, потому что она замолкла на целую секунду, прежде чем пробормотать:
— Что за дрон?
— Она имеет в виду, какой дрон, — быстро сказала я. — Их десять, верно?
— Да.
— Я думаю, что мы летели… ах, смотрели номер восемь и девять.
— Когда это было?
Я пожала плечами.
— После завтрака. Потом стало скучно, так что Воробей привела меня сюда, что… — я морщусь, махнув на картины, — я бы очень хотела, чтобы она этого не делала.
— Понимаю, — Фрэнк на мгновение замер, его объектив скользил между нами. — Воробей?
Она приподняла брови.
— Да?
— Как ты повредила нос?
— Шарли ударила меня.
— Черт возьми, Воробей! — возмутилась я.
— Что?
— Ты обещала, что ничего не скажешь!
— Ну, я не хочу лгать. И Фрэнк никогда бы не поверил, что я настолько неуклюжа, что причиняю себе боль, — заявила она.
— Надеюсь, вы разрешили свои разногласия? — сказал Фрэнк.
— Ага, — буркнули мы.
— Хорошо. Тогда, Шарли, — его голова повернулась ко мне, — ты поможешь Воробью ухаживать за ее раной, пока она заживает. И вы потеряете на неделю привилегии Архива.
Я до сих пор не знала, чем был Архив, так что меня это устраивало.
— Звучит честно.
— Хорошо. Увидимся в медицинском отсеке завтра в десять утра. Не опаздывай.
ГЛАВА 14
Я не могла уснуть.
Я достаточно испытала это, чтобы сказать, что было два вида тишины: тонкая и глубокая. Тонкая тишина была подобна облаку. В основном тихо, но время от времени просачивался царапающий звук или чириканье — как когда небо было затянуто тучами, но я знала, что за ним все еще светило солнце. Тонкая тишина всегда была немного проницаема.
С другой стороны, глубокая тишина затягивала. Я говорила так, потому что единственное физическое ощущение, с которым я могла его сравнить, — это ощущение пребывания внутри резервуара. Когда мои ноги сводило судорогой и руки не выдерживали, а голова опускалась до тех пор, пока вода не текла в уши, — такой звук тишины. Это была темная дыра в земле с крышкой в сто фунтов. Это было смертное ложе холодной воды, которое простиралось на восемь футов ниже кончиков пальцев ног. Это было место, настолько холодное и тесное, что здесь едва ли мог найтись клочок сухого воздуха, в котором можно было бы кричать.
Последним
