Мужа я обнаружила в дальней комнате — он сидел на кровати и неотрывно смотрел на пустую колыбель.
— Ирко… — Я постаралась, чтобы мой голос прозвучал как можно спокойнее, а Ирко, в свою очередь, посмотрел на меня и сказал лишь одно:
— Ты обещала… Энейра…
— Помню… — Я уложила малютку в колыбель и присела рядом с мужем. — Что ж, слушай, но история эта долгая…
Мой рассказ действительно затянулся надолго: я рассказала Ирко о прабабке, о Стембе, о Мике… О побеге из Реймета…
Правда, сцену в доме я по возможности сгладила — в конечном итоге это было моим грузом, а значит, не стоило его взваливать на плечи Ирко!
Всё же муж, похоже, догадался, о чём я умолчала, — на середине рассказа Ирко вдруг придвинулся ближе и крепко обнял меня за плечи.
— Прости… Я не думал, что всё настолько скверно…
Я, поудобней устроившись в кольце его рук, только вздохнула. А Ирко неожиданно спросил:
— Почему ты мне ничего не сказала?
— А зачем? — Я прижалась к его плечу. — Ни прабабка, ни я жалость ни из кого вышибать не хотели, да и старые раны растравливать было неохота…
Муж осторожно поцеловал меня в висок и вздохнул.
— Я тебе хочу кое-что сказать, Эрка…
— Да… — Я почувствовала, что внутри меня точно комок сжимается. Неужели в ответ на мое признание Ирко расскажет о своей бэрской крови?! Но мои ожидания в этот раз не оправдались — муж лишь шумно вздохнул и произнёс:
— Я самый большой дурак во всём Крейге! Понимаю ведь, знаю, что должен тебе верить, но всё равно ревную — то к тому парню с ярмарки, то к жрицам этим… Всё кажется, что кто-то придёт и заберёт тебя у меня…
— Ну, знаешь, Ирко… — Я почувствовала, что начинаю сердиться, но хныканье проснувшейся Мали положило конец как нашему разговору, так и едва не начавшейся ссоре…
На следующее утро Старшая Вериника провела необходимый обряд, а назавтра, после ещё одного разговора со жрицами, я с семьёю покинула Делькону. В гостях, конечно, хорошо, но дом без хозяйского пригляда, да и Ирко, бедолага, после нечаянно поломанной столешницы ходил по вотчине жриц едва ли не на цыпочках. Явно опасаясь сломать что-нибудь ещё… Перед отъездом Старшая вручила мне несколько очень редких дорогих зелий и настоятельно попросила меня беречь себя… Я вежливо поблагодарила её, но внутренне грустно усмехнулась — дельконские жрицы держали своё слово, но Ирко они по-прежнему не доверяли и где-то в глубине души побаивались…
Благословение жрицы вылилось в пару спокойных, ничем не замутнённых лет. Словно бы сама Малика прикрыла мою крошечную семью своей дланью от всех бед этого мира: моя крошка росла здоровой и крепенькой — обычные детские хвори обходили её стороной; я, не переставая изучать прабабкины записи, нашла для себя новые лазейки в использовании своего по-прежнему спящего дара, но больше всего изменился сам Ирко. Уж не знаю, что на него так повлияло — рождение ли дочери или наш разговор в Дельконе, но через пару месяцев после визита к жрицам я стала замечать, что мой муж словно бы скинул с плеч тяжёлый и уже привычный груз. К внешнему спокойствию у него теперь добавилась какая-то идущая из самой глубины его натуры уверенность. Он стал чаще бывать в Выселках и в Поляне, стал чаще шутить в беседах с Роско и Кветкой, побывал на сельском сходе и даже высказал там своё мнение… После этого случая полянцы к его словам начали прислушиваться так же, как в свое время прислушивались к мнению Дорваша…
Ну а когда Ирко играл и возился с Мали, то преображался полностью: его лицо смягчалось и словно бы озарялось необыкновенно тёплым внутренним светом, глаза лучились, а смех был просто заразительным.
Но таким его видели только я, дочка да, наверное, обитающие в Лерии водяницы, ведь летом мы с Ирко частенько выбирались к облюбованной нами уютной заводи с пологим, чистым от коряг и тины дном и поросшими плакучими ивами берегами. Я, раздевшись до сорочки, входила в прозрачную речную воду по грудь и, развернувшись к берегу, смотрела, как Ирко, в одних исподних штанах, шлёпает по воде, держа на руках Мали.
Зайдя в воду по пояс, Ирко, бережно поддерживая малышку под голову и спину, опускал её на воду и начинал водить руками по речной глади — словно бы катал. Мали такая забава очень нравилась — попискивая от удовольствия, она начинала шлёпать руками и ногами по воде так, что брызги летели в разные стороны. Больше всего, конечно же, доставалось самому Ирко, но он только посмеивался. Я же, вдоволь налюбовавшись своим семейством, подходила ближе.
— Постой, Ирко, можно ещё так… — Мой совет обычно пропадал попусту, так как я, угодив под целый водопад брызг разыгравшейся дочки, могла только жмуриться…
Ну, а дальше у нас начиналась самая настоящая щенячья возня, в которой и я, и Ирко вполне могли тягаться с собственным дитём. На берег после такого купанья мы выходили мокрые до самых макушек, усталые и довольные, точно наевшиеся хозяйской сметаны коты. Пока я, устроившись на покрывале, большим полотенцем сушила Мали, Ирко, постояв на солнышке и чуть-чуть обсохнув, удалялся в лес и возвращался как раз тогда, когда я, устроив Мали и расчесав мокрые косы, распускала их по плечам и спине — сушиться.
Муж подходил ко мне, устраивался рядом на корточках и протягивал сложенные лодочкой, полные ягод ладони.
— Вот, на соседней поляне было…
— Спасибо… — Я немедля целовала мужа в щёку, ерошила на затылке его до невозможности густые волосы… Кровь Дорваша с каждым прожитым годом всё больше и больше изменяла Ирко. За время нашего супружества он заметно отяжелел, мышцы под кожей перекатывались настоящими валунами, тёмные, покрывающие грудь и руки волосы словно бы стали гуще… Но это не вызывало у меня ни неприятия, ни страха, ведь сила мужа была доброй — не стремящейся поломать или подчинить себе… Она оберегала. Служила опорой, но никогда не давила и не принижала…
— Мои красавицы… — Разделив ягоды, Ирко умудрялся обхватить руками и меня, и дочку…
— Мали — вполне, а я — нет… — пыталась я возразить мужу в ответ на это пустословье, но он лишь тихо фыркал мне в ухо.
— Красавица… Мне лучше видно!..
По этому поводу я пыталась поспорить с Ирко ещё пару раз, но потом смирилась. В конечном итоге муж действительно считал меня тем, кем и называл, а я… Я прожила с Ирко несколько лет, родила ему дочку. Научилась понимать его с полуслова, искренне уважала и даже любила… Но любила скорее как старшего брага, нежели мужа, и постельные утехи тут ничего не могли изменить. Мне было хорошо с Ирко, но никакой страсти я к нему не чувствовала и из-за этого ощущала себя обманщицей. Муж ко мне всем сердцем, а я… Эта мысль не давала мне покоя до такой степени, что я, навестив Кветку, рассказала ей о своих переживаниях. Та меня внимательно выслушала, повздыхала, а потом сказала:
