— Ты думаешь, он собирает сведения обо мне?
— Насколько я его знаю, да, — ответил гоблин. — И наверняка он собирается продать эти сведения.
— Кому он может их продать? Кому они интересны?
— Ясно, что некая скрытая рукопись была извлечена из тайника в старинной книге, где она хранилась. Значит, в ней было что-то важное, ради чего ее стоило прятать — и достаточно важное, чтобы ее стоило красть. Разве это не заставляет задуматься, а?
— Может, ты и прав.
— И в нашем городе, и в университете, — сказал гоблин, — полно беспринципных искателей приключений, которых это может заинтересовать.
— Ты думаешь, меня могут обокрасть?
— Не сомневаюсь, что это произойдет. Теперь твоя жизнь в опасности.
Корнуэлл отрезал еще один ломоть сыра и протянул гоблину.
— Спасибо, — сказал гоблин. — Не отрежешь ли ты еще кусок хлеба?
Корнуэлл отрезал хлеба.
— Ты сослужил мне хорошую службу, — сказал он, — и я тебе благодарен. Наверно, ты хочешь сказать мне, чего ждешь от всего этого?
— А как же, — ответил гоблин. — Правда, я думал, что это и так ясно. Я хочу увидеть, как этот проклятый монах споткнется и шлепнется физиономией о пол.
Он положил хлеб с сыром на крышку стола, порылся за пазухой и вытащил несколько листков пергамента. Положил их на стол.
— Я думаю, сэр Ученый, что ты владеешь пером?
— Справляюсь, — сказал Корнуэлл.
— Так вот, это несколько листов старого пергамента, с которых свели текст. Я хотел предложить тебе скопировать рукопись, которую ты украл, и оставить этот лист там, где его можно найти.
— Но я не…
— Перепиши, — сказал гоблин, — но с теми существенными изменениями, которые ты сочтешь нужным внести. Знаешь, такие маленькие неточности, которые собьют с толку.
— Это довольно просто сделать, — ответил Корнуэлл, — но и чернила должны быть древними. И еще — я не могу подделать почерк. Будет заметна разница и…
— Кто здесь разбирается, как писали в древности? Никто, кроме тебя, потому что только ты видел рукопись. И если даже стиль ее будет несколько иной, никто этого не узнает и ни о чем не догадается. Пергамент старый, и если кто-то будет рассматривать его, то убедится, что его скоблили. Так часто делалось в старые времена, когда пергамента не хватало.
— Знаю, — сказал Корнуэлл.
— Потребуется глаз ученого, чтобы убедиться в подделке, но шансов на это немного. Кроме того, к тому времени ты уже будешь далеко…
— Далеко?
— Конечно, — сказал гоблин. — Или ты думаешь, что сможешь остаться тут после всего, что произошло?
— В общем-то ты прав. Во всяком случае, я уже предполагал, что пора убираться отсюда.
— Надеюсь, что сведения в этой рукописи стоят всех хлопот, которые она тебе причинила. Но даже если это и не так…
— Так, — сказал Корнуэлл.
Гоблин сполз со скамейки и направился к дверям.
— Подожди, — сказал Корнуэлл. — Ты даже не сказал, как тебя зовут. И увижу ли я тебя снова?
— Мое имя Оливер — во всяком случае, так я называю себя в мире людей. Сомнительно, чтобы мы снова встретились. Хотя, подожди, — сколько времени тебе понадобится, чтобы скопировать рукопись?
— Не очень много, — ответил Корнуэлл.
— Тогда я подожду. Моя власть не безгранична, но тебе может понадобиться помощь. Я немного поколдую, чтобы заставить выцвести чернила, и если ты правильно сложишь пергамент, я придам ему древний вид.
— Я сейчас же возьмусь за дело, — сказал Корнуэлл. — Ты так и не спросил меня, что же там такое в рукописи. Я тебе очень обязан.
— Расскажешь, — сказал гоблин, — пока будешь работать.
Лоуренс Беккет и его компания засиделись за выпивкой допоздна. Обедали они довольно давно, но все еще сидели за большим щербатым столом в таверне. Перед ними стоял поднос с огрызками хлеба и обглоданными костями, на мослах еще сохранились остатки мяса. Горожане давно уже ушли из таверны, а хозяин ее, отослав слуг, позевывал за стойкой. Спать ему хотелось ужасно, но он заставлял себя не показывать виду, потому что не так часто в “Медвежью Голову” заходили гости, которые столь вольно швырялись деньгами. Здесь нередко бывали студенты, но от них было больше хлопот, чем денег, а горожане, что вечерком иногда забредали сюда на огонек, давно знали свою меру. “Медвежья Голова” стояла не на основной дороге, проходившей через город, а на одной из многочисленных боковых улочек, и не часто такие торговцы, как Лоуренс Беккет, посещали ее.
Открылась дверь, и вошел монах. Несколько секунд он стоял на пороге, присматриваясь к полумраку в таверне. Кабатчик за стойкой застыл в тревоге. Шестое чувство подсказало ему, что от этого визита добра не будет. С конца прошлого года святые люди просто так сюда не заходили.
Помедлив, монах подтянул рясу брезгливым жестом и направился через весь зал в тот угол, где сидел Лоуренс Беккет со своими людьми. Повернувшись лицом к Беккету, он остановился за спинкой одного из стульев.
Беккет вопросительно посмотрел на него. Монах сделал вид, что не заметил вопроса в его глазах.
— Альберт, — сказал Беккет, — плесни-ка вина этой ночной пташке. Ведь нам редко доводится содвинуть бокалы с человеком, который носит такое облачение.
Налив в кружку вина, Альберт повернулся на стуле, чтобы поднести его монаху.
— Мастер Беккет, — сказал монах, — я услышал, что вы посетили город. Я хотел бы переговорить с вами наедине.
— Конечно, — радушно ответил Беккет. — Переговорить — это ясно. Но не наедине. Что они, что я — все едино. Все, что я могу услышать, годится и для их ушей. Альберт, дай-ка сэру Монаху стул, чтобы он мог присоединиться к нам.
— Мы должны остаться с глазу на глаз, — настаивал монах.
— Ну, ладно, — сказал Беккет. — Валяйте-ка все вы за другой стол. Если хотите, можете взять с собой одну свечу.
— А вы, — заметил монах, — человек здравомыслящий.
— Не смешите меня, — сказал Беккет. — Просто не представляю, будто вы можете сказать мне что-то стоящее.
Монах сел на соседний с Беккетом стул, аккуратно передвинул поближе к нему кувшин с вином и подождал, пока все остальные покинут их.
— Значит, — сказал Беккет, — есть тайна, которую вы хотите сообщить только мне?
— Начнем с того, — ответил монах, — что я знаю, кто вы на самом деле. Вы не торговец. Но хотите, чтобы все так думали.
Беккет промолчал, не сводя с него взгляда. Теперь уж чувство юмора начисто покинуло его.
— Я знаю, — сказал монах, — о ваших отношениях с церковью. Я хочу сделать вам выгодное предложение, и надеюсь, что вы откликнетесь. Для такого, как вы, это дело не представляет никаких трудностей. Его можно изложить в нескольких словах.
