Наконец, убедившись, что все хорошо устроено, матушка уехала в Брютон. Илона осталась в одиночестве. Это было незнакомое, даже волнующее чувство.
* * *
В молодости госпожа Эббот была замужем за господином на тридцать лет старше, поэтому рано овдовела. Муж оставил ей небольшой дом и некоторую сумму в банке, достаточную, чтобы вести скромную жизнь на ренту. Единственный сын госпожи Эббот давно вырос и служил помощником капитана на судах дальнего плавания. Дома он появлялся редко, но матушку не забывал, присылал письма и пополнял ее счет во Всеобщем Торговом банке.
— Хоть я и живу одна, на скуку не жалуюсь, — заявляла госпожа Эббот. — Где скука, там и порок, а источник скуки, как известно — ленивые руки!
Действительно, хозяйку никак нельзя было упрекнуть в праздности. Она то наносила визиты, то вязала у окна, беспрестанно поглядывая на улицу, то обменивалась сплетнямис соседями, то ходила по лавкам и торговалась за каждый медяк (чаще всего так ничего и не купив). Все остальное время госпожа Эббот занималась чисткой софы, двух кресел, низкого столика, буфета и горки, обеденного стола с шестью стульями, мраморной облицовки камина в гостиной и медной окантовки камина в столовой, каминных решеток и бесчисленных серебряных столовых приборов, которые никак не могли составить один набор. Одна половина ножей, судя по узору, досталась госпоже Эббот от ее прабабушки. Другую венчала модная десять лет назад голова рыбы с открытым ртом. Чайные ложечки отличались витой ручкой с перышком тонкой работы на конце. Все это следовало регулярно чистить, мыть и протирать. Мебель в спальне госпожи Эббот тоже требовала ухода, и раз в два-три дня хозяйка дома запиралась у себя, чтобы привести комнату в порядок. Для натирания полов и чистки ковров каждые две недели приходила поденщица; в эти дни госпожа Эббот была занята пуще прежнего — она следовала за женщиной по пятам и сетовала на нерадивость нынешней прислуги.
Немало сил у госпожи Эббот уходило на чтение женских журналов вроде «Современного домоводства» или «Традиций примерной хозяйки», где она с видом завзятого охотника выискивала новые рецепты для чистящих составов.
— Но, госпожа Эббот, — решилась однажды заметить Илона, — в любой хозяйственной лавке можно найти с полдюжины бутылей жидкости для чистки всего на свете, а в хороших магазинах и магические зелья водятся!
Та в ответ посмотрела на Илону как на неразумного младенца и разразилась речью о достойном хозяйствовании, которое, разумеется, включает собственноручное производство чистящих средств.
Нечто подобное Илона уже слышала от одной матушкиной приятельницы. Та ратовала за необходимость иметь «все свое»: сквашивать сметану, сбивать масло и коптить окорока, не полагаясь в этом важном деле на невежественных селян, а если позволяет дом, устроить подвал для сыров.
— Великолепная мысль, дорогая! — воскликнула, наконец, матушка, у которой, похоже, всю челюсть свело от вежливой заинтересованной улыбки. — Не сомневаюсь, вы непременно добьетесь успеха! Правда, вам потребуется корова, а держать ее на балконе может быть несколько непрактично, но вы можете разместить под ним… скажем, охапки соломы…
— Охапки соломы?
— Разумеется, дорогая. Ведь между столбиками есть некоторое пространство…
После сего демарша приятельница спешно завершила визит и не заходила к Горналонам два месяца, а когда матушка уже стала надеяться, что отделалась от нее навсегда, все-таки явилась, но, к счастью, о хозяйстве больше не говорила.
Конечно же, ничего подобного Илона госпоже Эббот не сказала, удовлетворившись смиренным признанием неправоты, и даже ни словом не упомянула прочие домашние дела. Госпожа Эббот справедливо оценивала свои кулинарные таланты как весьма скромные, посему ее хозяйственный пыл распространялся исключительно на чистящие средства.
* * *
Через неделю после отъезда матушки в дом госпожи Эббот были доставлены две визитные карточки. Это означало, что соседки свидетельствуют госпоже Кларк свое почтение; их следовало пригласить на чай, чтобы они ввели Илону в местное общество.
Илона оробела и занервничала; но накануне Люси принесла ей карандашный рисунок, портрет некоего молодого офицера, а может быть, курсанта.
— Вот, госпожа Кларк, — протянула она Илоне желтоватую бумагу. — Я по молодости в альбоме одной барышни умыкнула, у нее там рисований немеряно было, а мне этот господинчик в душу запал. Он приезжий был, да и барышня тут давно не живет. Ну, как запал, так и выпал, а картиночка хранится, есть не просит. Вы ей рамочку купите и поставьте на комод, будто муж это ваш усопший. Так оно верней будет для вдовы. Кумушки-то местные языком молоть горазды. Вам ребятенка беречь надобно, а не про кривотолки переживать.
Илона, тронутая заботливостью Люси, не стала возражать, возмущаться и тем более убеждать добрую женщину, что лейтенант Кларк и правда когда-то жил-поживал и надел ей, Илоне, кольцо на палец. Надо помнить, что у прислуги глаз острый, а язык длинный. Она лишь поблагодарила и спросила, как Люси удалось распознать ее настоящий статус, но та развела руками:
— Не знаю, госпожа Кларк, только нутром чую, что не были вы ни с какими господами в храме. А матушка ваша с виду — чистая леди, да и вас манерам учили уж не для Трех Сосен. Зачем бы леди представляться неблагородной? Только чтоб грех покрыть… Ох, простите, — спохватилась она, увидев, как переменилось лицо Илоны. — Что это я, голова дурная, сразу не подумала, что вы-то уж к себе добром никого не подпустили бы.
Илона ничего не ответила, только опустила глаза — вспоминать тот вечер было невыносимо стыдно. Но Люси и так поняла:
— Иэх, — покачала головой служанка. — Жаль, не отсюда вы, значит, и поганец не тут живет. Здесь бы я родичам шепнула, они б этому червю челюсть набок своротили. Ну да ладно, вы плюньте, госпожа Кларк, вам ребятеночка растить. Пойду-ка я ужин ставить. Я с госпожой Эббот столковалась, что и на нее готовить буду.
Хозяйка дома была прижимиста и кухарку не держала — стряпала сама без особого успеха. Люси, раз уж все одно на кухне возится, лишних монет с нее не брала, только за продукты; Илона не возражала. Было непривычно есть одной в своей гостиной наверху, поэтому иногда они с госпожой Эббот обедали или ужинали вместе.
А пока, решив последовать мудрому совету служанки, Илона украсила комод в гостиной портретом юноши, которому сейчас, должно быть, хорошо за тридцать, а может, и сорок уже — возраст Люси был непонятен, а спрашивать было неудобно.
Назавтра, на чаепитии, гостьи — две подруги госпожи Эббот, дамы в годах — и в самом деле выразили искреннее сочувствие при виде портрета в трогательной черной рамке и деликатно намекнули, что хотели бы услышать историю о почившем супруге госпожи Кларк, если той, разумеется, не слишком неприятно об этом говорить.
Илона смахнула почти настоящую слезинку и принялась рассказывать.
Как и многие пансионерки, она втихаря читала дамские романы, которые по правилам ни в коем случае нельзя проносить в пансион, но отчего-то раз за разом они оказывались в девичьих спальнях. По страницам гарцевали коварные соблазнители, которым юные барышни давали отпор. Ревнивые соперницы строили козни, но неизменно оказывались посрамлены. Молодые лорды, блестящие офицеры и хорошо воспитанные господа ухаживали за девушками со всей положенной куртуазностью и прилагали всевозможные усилия, доказывая серьезность намерений.
Весь пансион, комната за комнатой, рыдал над одной книжицей, которая выбивалась из общего ряда: поддавшись порыву юности героиня подпустила возлюбленного ближе, чем полагалось, а после того, как он сгинул в морском путешествии, бедняжке ничего не оставалось, кроме как удалиться в обитель и посвятить жизнь звездоугодным делам. Позже, выпустившись из пансиона, Илона познакомилась с другими книгами и заподозрила, что романы, которые «втайне» листали ночью при едва тлеющих артефактах, на самом деле прошли строгий отбор преподавательниц.
