Двор был полон стенаний, криков, иногда даже раздавались слова проклятий. Те, кто отчаянно сопротивлялись, царапали и кусали солдат, плевали в лица торговцев, немедленно становились хырами. Если такая девушка умудрялась причинить более-менее серьезный вред кому-то из араргцев, ее волокли к специальной скамье, привязывали и на глазах всех пороли. Если же обходилось без синяков и царапин, то, заработав пощечину или крепкое словцо, девушка получала в «подарок» ошейник с железным кольцом и металлические браслеты с такими же кольцами на руки и ноги. Их надевали прямо во дворе, балахон на шнуровке и набедренную повязку (больше хырам не разрешалось носить ничего, даже женщинам) выдавали позже, очевидно, после гигиенических процедур.
Для некоторых девушек тяжкая жизнь хыры начиналась сразу же после отбора. Я видела, как конвоировавшие одну из них солдаты надругались над несчастной чуть ли не у всех на глазах. Для Арарга это нередкость. У хыры не надо спрашивать согласия, она принадлежала любому аверду, то есть свободному человеку. Абсолютно бесправное существо, хуже вещи, любая провинность которой строго каралась. А уж сейчас… Сейчас мы военнопленные, собственность армии, то есть вдвойне бесправны. Тех, кого продадут, солдаты не тронут.
Среди всех встречаются скоты. Не все так поступают.
Как только хыры терпят? Уверена, араргцам отольются их слёзы, когда-то рабы взбунтуются и перебьют хозяев.
Я оказалась в последней партии. Шла, не чувствуя ног от страха. Вдруг меня тоже вот так отволокут к стене и изнасилуют? И не один, а сразу двое.
Встала там, где велели. Чужой опыт заставил молчать и не двигаться.
От группы торговцев отделился невысокий щуплый человек в кожаной куртке на меху. Подошел ко мне вплотную, взял за подбородок, посмотрел на глаза и зубы, будто у породистой лошади, затем, велев солдату заломить мне руки за спину, потрогал грудь. Судя по ухмылке, остался доволен.
— Раздеть до рубашки, — скомандовал он.
Естественно, приказ тут же был выполнен.
Теперь меня, практически голую, придирчиво щупали трое, о чем-то переговариваясь между собой.
Араргец в кожаной куртке развернул меня спиной к себе, глянул номер и попросил принести мой опросный лист.
— Семнадцать, — радостно улыбнулся он, — самое то! Если она здорова и невинна, из нее выйдет великолепная торха, я бы сказал, элитная торха. После благоприятного осмотра врача я согласен заплатить в казну двести цейхов.
Видимо, остальные торговцы не готовы были расстаться с такой суммой, и я досталась человеку в кожаной куртке.
Когда меня вели внутрь казарменных помещений, в которых до отправки торговцам содержался живой товар, я, скрестив пальцы связанных рук, молилась, чтобы меня не сделали хырой. Только бы торхой! Еще тогда я инстинктивно чувствовала, что участь торхи не так печальна, как беспросветное существование хыр.
Комнатка была небольшая, без окон, начисто выбеленная. Из мебели: стул, стол, ширма, а за ширмой — простое ложе, покрытое простыней. За столом сидел человек и что-то писал в толстой амбарной книге.
— Еще одна? — лениво бросил он через плечо. — Иди за ширму и раздевайся.
Раздевайся? Куда дальше раздеваться: на мне только нижняя рубашка, белье и чулки.
Оторвавшись от своих бумаг, араргец вопросительно посмотрел на меня:
— Ну, что стоишь? Не стесняйся, я врач, меня твои прелести не интересуют. Или мне позвать солдат, чтобы они тебя держали?
Судорожно сглотнув, я отправилась за ширму. Взялась за подол рубашки, но снять не решилась.
— Давай, не задерживай меня, — врач взял странного вида перчатки и шкатулку с инструментами. — Ладно, тогда сначала просто сядь и покажи горло.
Он внимательно осмотрел его, а так же нос, глаза, кожу, сосчитал пульс, спросил, чем я болела в детстве, потом, видимо, отчаявшись, что я сделаю это сама, снял с меня рубашку и пощупал живот. Удовлетворенно кивнув, врач вернулся к столу и сделал отметки на обороте моего опросного листа, занес какие-то сведения в книгу.
Обрадованная, что все закончено, я собралась, было, одеться, но араргец остановил меня:
— Подожди, самого главного мы ещё не видели. Белье снимай. Сначала верх.
Щёки покрылись пунцовыми пятнами. От смущения я замерла.
— Ты, что, никогда у врача не была? Для тебя я не мужчина, так что хватит краснеть.
Дрожащими руками я распустила ленту и сняла бюстье.
Врач вслух обозначил форму груди, записал данные в оба документа, а потом тщательно осмотрел, надавливая и пощипывая выдающуюся часть моего тела, поинтересовавшись, не находила ли я на груди каких-либо уплотнений. Я ответила отрицательно.
— Что ж, прекрасно! Судя по всему, ты здорова. Теперь снимай трусики и ложись на спину.
Видимо, я посмотрела на него с таким ужасом, что смогла достучаться даже до зачерствевшего на работе араргца.
— Успокойся, никто тебя насиловать не собирается, — он погладил меня и сам избавил от спорного предмета одежды. — А теперь будь умницей и дай мне взглянуть. Расслабься, это не больно.
Умницей мне пришлось быть поневоле, сама, разумеется, я не собиралась раздвигать ноги перед первым встречным, но врач был знатоком своего дела.
— Девственница, — он выпрямился и снял перчатки. — Не так уж и страшно, а? Ладно, одевайся, сейчас отдам карточку. В хыры тебя точно не отправят, так что можешь радоваться.
А мне было все равно. Жалкая, зареванная, я лежала на этой простыне, судорожно сжимая согнутые в коленях ноги. Было мерзко.
К счастью, унижения на этом окончились. Меня накормили, позволили вымыться и снабдили чистой одеждой — серым платьем с разрезами на бедрах. Под него надевалась тонкая нижняя юбка; нижняя рубашка не полагалась. Лиф платья держался на шнуровке. Бюстье мне оставили прежнее, зато выдали две пары чистых трусиков. Вот и все «приданое» торхи.
Утомленная дорогой и пережитыми событиями, я быстро заснула на общей кровати с двумя другими девушками.
Разбудили меня грубо: какой-то ангерец в поношенной одежде тряс за плечи и что-то кричал на местном наречии, которого я не знала. Видимо, он был из крестьян и никогда не покидал пределов Арарга, не общался с представителями других народов, иначе бы говорил на сойтлэ. Для некоторых, например, нашего княжества сойтлэ был родным языком, как, в прочем, для остальных народов долины Старвея, для некоторых, как Арарга, — приобретенным.
Сойтлэ произошел от альвийского диалекта, а так как альвы в свое время играли огромную роль в жизни людей, то, разумеется, именно люди приобщились к их языку, а не наоборот.
