Нет, не может это создание быть настолько глупым. Так ловко всех дурачило, и вдруг превратилось в тупой компьютерный автоответчик. Не понимаю я его, а он меня. Думаю, система перевода, так выручившая поначалу в этом мире, сейчас дала сбой. Переводить переводит, но некорректно, вроде того же компьютерного переводчика, причем не самого продвинутого. Столкнулась с чем-то настолько чуждым, что начала чудить – будто с перегревшимся роботом из дешевого фильма общаюсь.
– Похоже, мы друг друга не понимаем…
– Видовая система коммуникации работает некорректно. Каналы связи нестабильны. Конфликт образов и понятий.
– Это я уже понял.
– Необходимы ресурсы.
– И это понял…
Молчим. Поговорили, и хватит. Диалог, при всей его примитивности, наводит на размышления, но размышлять не хочется. Конечно, интересно разузнать о голосе из пропасти побольше, вот только ситуация не располагает. Мне сейчас о другом думать надо…
У меня молодое здоровое тело, получившее полезное дополнение: легко переносит даже очень тяжелые ранения. Я, фактически, умирал, но, тем не менее, выжил, а от ран, похоже, и следа не осталось. Хотя не уверен, – может на фоне пыток такие мелочи не замечаю.
Я почти бронированный робот, но гнию здесь заживо.
Надо что-то придумать… Что? Порвать цепи? Загипнотизировать инквизиторов? Пробить стену затылком? Что?!
Думай, Дан! Думай!
Подумать не дали – очнулся.
* * *
Глаза открывать не хотелось, да и не стоит это делать, если тебе в лицо водой брызгают – воду здесь не всегда для хорошего применяют.
– Сейчас, ваша милость – очнулся уже почти.
Голос знакомый – это тот самый разговорившийся сегодня палач.
– Да он сдох, похоже.
А этот голос вообще не знаю: уверенный в себе, чуть презрительно-брезгливый. Так бы говорила жаба, вырасти она до размеров лошади.
– Не, он живучий. Его хоть пилой распиливай – не помрет. Это же страж, да еще и сердце черное получивший. Видели бы вы его раны, когда к нам попал – печень со спины усмотреть можно было. А сейчас и следа от той раны не осталось – лишь шрам розовый.
– Вижу я, что новые отметины у него появились.
– Так ведь это дознание – без такого никак. Все равно заживает быстро. Вон, на руке левой ногти вырвали, а они уже заново начали расти.
– А ноги ломать кто разрешил? Такие увечья дозволяются по приговору светского суда, а не церковного. И где светский суд? А?!
– Ваша милость – я ведь человек подневольный. Что господин инквизитор говорит, то и делаю. Вы уж у него спросите, кто на подобное разрешение давал.
– Без тебя знаю, у кого и что спрашивать!
– Простите, ваша милость!
– Совсем обнаглели! Здесь вам не империя – здесь калечить только король право имеет, или слуги его, по слову королевскому! Без суда даже вам это не позволено! С Цавусом мы разберемся, но и сам в кустах не отсидишься – знал ведь, что не дозволено, но делал.
– Не губите! Ваша милость – он приказал!
– Да не хнычь бабой – давай, расшевеливай его… вы это умеете… паскудники подвальные…
Грубые ладони энергично растерли уши, пощипали мочки, а затем к носу поднесли что-то настолько едкое, что до пяток пробрало.
Пришлось открыть глаза, и тут же зажмуриться вновь. Подвал был освещен просто по-праздничному: двое мужиков в кожаных доспехах замерли с факелами у двери, суетливый палач со светильником в руке тычет вонючую тряпку в нос, и еще три светильника по углам развешаны. Лишь один из присутствующих не участвует во всей этой иллюминации: дородный коротышка с тройным подбородком, стоящий рядом с мучителем. Одна рука на рукояти кинжала в богато инкрустированных ножнах, второй гордо подпирает раздутую поясницу. Приодет так, что сэр Флорис, ныне покойный сюзерен бакайцев, в своем лучшем прикиде на его фоне казался бы обитателем помойки. Куда ни плюнь, или в меха попадешь, или в позолоту, или в стразы.
– Ваша милость! Очнулся! Я же говорил – ничего ему не станется! – палач проговорил это с нескрываемой радостью.
– Без тебя вижу. Ну и как мы его теперь забирать будем?
– Чего? Как это – забирать?
– Как забирать?! Ты, болван, что ли – не знаешь, как забирают?! Берут и забирают!
– Но инквизитор…
– С твоим инквизитором разговор особый будет! Позже! Как и с тобой! Сколько этот еретик у вас провисел? А?!
– Так мне это неведомо – я дни не считаю, да и ни к чему это мне по службе знать.
– Вот за глупость кнута и отведаешь! Некоторые вещи знать надо обязательно! Вторая неделя давно уж пошла, как он у вас закрыт, а обвинение суду до сих пор не предоставлено. Ни слова о нем вообще – будто не было такого человека. Не говоря уже о том, что членовредительством здесь без судебного соизволения занимаетесь. Раз так, то теперь он суду переходит, и уже суд, именем короля, решать будет. И скажи мне, морда тупая: как он теперь пойдет на этот суд? На сломанных ногах? А?!
– Так надо подождать, пока заживут – на нем все быстро заживает, да и ломали мы с умом – аккуратно и бережно.
– Ну и придурок же ты! Так! Бери моих солдат, хватайте этого обломыша, и тащите. Там во дворе тележку видел – вот на ней в темницу королевскую и отвезете.
– Так это – надо бы дозволение инквизитора получить.
– Инквизитор что ли, самолично тележкой распоряжается?! Бог ты мой! Да что ж такое у вас на тележке этой возят? Алмазы? А?!
– Мусор из камер и дерьмо – в подворье золотарей свозим, ниже по улице.
– Морда твоя лживая – не рассказывай, что без инквизитора к этой вонючей колымаге прикасаться нельзя! Если ты еще раз попробуешь что-нибудь не то вякнуть, то прокатишься на ней сам. В то самое подворье, или даже в ров городской. Дело уже к вечеру идет – меня ужин ждет, а я здесь с вашим идиотизмом разбираться должен.
– Понял, ваша милость – не повторится. Сейчас: только в колодки закуем, и отвезем в целости и сохранности.
– В колодки? И ты всерьез думаешь, что он способен сбежать?! И где только инквизиторы таких болванов находят…
– Не знаю, способен или нет, а Барука он третьего дня, когда тот ему ноготь сорванный варом замазывал, так за ладонь ухватил и рванул ловко, что запястье сразу переломал. И это в беспамятстве. А в памяти что сделать может, так и страшно подумать… Силищи в нем как у пары быков. Сердце черное не шутка – в Империи за одно прикосновение к нему на сухой кол посадить могут, а ведь это неспроста. Кнут со свинчаткой по такому делу как благо принимают – легко, стало быть, отделался.
– Здесь вам не имперская земля – здесь у нас народ не трусливый, и все всегда по закону делает. Ну а кто не делает, того мы… Пошевеливайтесь – беременные слизни: мой ужин стынет! Я, если холодное ем, злюсь очень, а когда я злюсь, то нехорош делаюсь. Так что не стой с разинутым ртом!
