— Бабушка! Неждана!
— Чего голосишь? Натворил чего?
— Неждана, — протягивая ей свернутый кафтан, который тоже в крови произнес мужчина.
И вот ведь странность, лик страшен настолько, что казалось кроме свирепости на нем ничему иному места быть и не может, но вот читается в нем и страх, и растерянность, и тревога, и еще Бог весть что.
— Мила?
— Со стены, насмерть расшиблась.
— Ох, Отец небесный.
Никто толком еще ничего не понял, а бабка уж выхватила из его рук кафтан, подозрительно так пискнувший, и стремглав унеслась в дом. Добролюб за ней. Ага, размечтался, дверь прямо перед носом захлопнулась, только и услышал.
— Тут побудь.
А что делать. Остался в прихожей, переминаясь с ноги на ногу. Через пару минут, бабка вновь появилась на крыльце и глянув на Смеяну, спросила.
— Мальца-то грудью кормишь?
— Кормлю, — растерянно ответила она.
— А ну подь сюды.
Вот расскажи кому, не поверят, но никто даже и не подумал возражать властным распоряжениям лекарки, а молодая мать покорно прошла в дом, все так же прижимая к себе дите. Когда она вошла в уже знакомую комнату то увидела, что на столе лежит туго спеленатый младенец уже начавший хныкать, по опыту знала, вот еще чуть и округа огласится громким и требовательным плачем. Бабка указав на стол, где лежал младенец все так же властно распорядилась.
— Покормить нужно. Давай, сынка подержу.
Боярская кровь она крепка, настолько крепка, что гордости и гонору ей не занимать. Смеяна всегда знала какое положение она занимает и цену тому положению. Вот только материнские чувства они нечто особенное и при виде дитя возникают иные понятия, потому как Смеяна ни на мгновение не задумавшись, тут же согласно кивнула, сунула Ратибора в руки старухе, а сама взяла кулечек и выпростала грудь.
— Ох.
— Что милая?
— Ну и хватка у него.
— У нее. Девка. А что хватка крепкая, так чего удивляться, кровь она не водица. А ты чего же сама кормишь, никак мамку сыскать не смогли? — Недоверчиво поинтересовалась старуха.
— Отчего же. Есть мамка, у воеводского дома осталась. Только матушка сказывает, что дите непременно должно материнским молоком вскармливаться, в нем сила. Вот коли моего не достает, то кормилица подкармливает.
— Мудра твоя матушка. От ить беда, как быть и не знаю.
— Что стряслось-то?
— Да по всему видать мать ее уж преставилась, не знаю как там и что, но догадку имею, что расшиблась она насмерть, а Добролюб, аспид наш местный, развалил ей уж мертвой живот и вытащил дитя.
— Это как же так-то? — Что это? Никак страх в глазах мелькнул? Ну, а чего же удивительного, страсти такие рассказывают.
— А вот так. Если поспеть вовремя, то дитя спасти можно. Он поспел. — А вот теперь в глазах молодой матери что-то на восхищение похожее, не каждому дано, вот так вот, как Добролюб, — Эвон и пуповину обрезал, как Бог положил. Но видно Отец небесный любит его и длань над ним свою распростер. А как теперь быть и не знаю. Нет среди местного люда кормящих матерей. Не упомню чтобы такое было, прорва народу и ни одной с грудничком.
— Так беда-то в чем? Чай коровки не перевелись. Понятно, что сейчас молока взять было неоткуда, но в крепости коров много, сама видела.
— То так, да только слаба она еще, ей хоть недельку материнское потребно. Ну да Бог не выдаст. Коли направил туда Добролюба, иной вряд ли решился бы, глядишь, еще разок Неждане поможет.
— Неждане?
— Разве не слышала, как он ее величал? Видно дочурку покойную в ней узрел. Теперь никому не уступит, себе заберет, а и по праву.
— Как так?
— Дак его это дочка, от того и прежнюю в ней сразу узрел. Кровь она сильнее любых уз будет.
— Бабушка, нам ить все едино тут оставаться, так давайте мы к себе ее пока заберем. Мамка-то своего в дому оставила, у родственницы, а как покормит, так и сцеживает, чтобы не перегорело молоко, так что беды в том не будет.
— Ох-хо-хох, доченька. Тут и без того не ведаю, как быть, натворила старая головушка, совсем уж ума лишилась.
— Что случилось-то?
— Да случилось, красота ты моя ненаглядная. Ить какое дело, ребеночек этот не от честной мамки, а от гулящей.
При этих словах Смеяна непроизвольно дернулась, от чего Неждана выпустила грудь и тут же потешно зашевелила губами, стараясь вновь ее выискать. Старуха только виновато улыбнулась и собиралась поменять детей, дабы вернуть матери законного и забрать незаконнорожденную. Однако боярышня удивила ее, слегка обернувшись, словно желая сказать, не трогай, поправила грудь и девчушка тут же вцепилась в сосок, вырвав очередной непроизвольный вздох и улыбку кормилицы.
— Грехи они на родителях, — внимательно глядя на младенца убежденно проговорила она, — в детях нет греха, они чисты и замараться о них нельзя. Так матушка сказывала.
— А как же Боян?
— Было дело, что род наш едва не пресекся и стараниями простого люда, спасшего моего прадеда во младенчестве, вновь возродился. Дети боярские молоком холопским взращиваются. А как инако, так и нельзя?
— То иное.
— Поймет, — убежденно тряхнула она головой, уверенная в своей правоте и в своем любом.
Тем временем, наскоро ополоснувшись, Виктор отправился заниматься похоронами Милы, которая все так же лежала у стены, прикрытая остатками платья и платком. Когда он пришел, то обнаружил, что крестьяне не оставили тело без догляда, ее уж успели обмыть, а рядом двое мужиков наскоро ладили гроб из грубо отесанных досок. Его встретили косыми взглядами, осеняя себя косым крестом. Однако, когда узнали, что с девочкой вроде как порядок и о ней сейчас справляет заботу старая лекарка, вроде поостыли и если косились на Добролюба, то это уж по старой привычке. К детям отношение здесь было особым и тот кто не страшась ничего спас ребенка отношение уважительное. Вот кабы иначе… А раз так, то…
Время горячее, потому с похоронами затягивать никто не стал. Снесли покойницу в церковь, где батюшка ее отпел, а потом на погост. Виктор не скупясь уплатил всем за старания и помощь, были и те кто отказался, нашлись и те кто принял деньгу. Одним словом все вышло по людски. Ну, почти все. Обошлись без поминального обеда, но Волков всем присутствующим раздал деньгу, чтобы помянули покойницу и тут уж никто отказываться не стал, потому как то уж иное.
— А как не станут гульды на постой в Тихом?
— Куда они денутся. Чего становиться в чистом поле, коли вот она деревня, нетронутая и обжитая. Так что Кот не сомневайся, встанут, ночи еще прохладные, уж офицеры не откажутся расположиться в домах, — убежденно проговорил Виктор.
