В избе было тепло. Печь протопилась и не дымила. Евдоха еще не успела нарезать полотна и запеленать малыша, как в избу опять вошла Лушка. Вид у нее был несколько виноватый.
— Саврас за кадкой послал, — пояснила она. — Я уж и так и так отнекивалась: мол, зачем на ночь глядя кадка-то тебе? Евдохе, говорю, может, в ней надобность еще, завтра заберу. А он: неси, и все тут! Ну что ты с ним будешь делать!..
— Забирай, — сказала Евдоха. — Уже нет надобности. Спасибо, соседка.
— Ты не серчай, — оправдывалась Лушка. — Уж он такой упрямый, прямо силов нет…
Она вдруг замолчала и уставилась на ребенка.
— Чего ты? — спросила Евдоха.
Лушка не ответила. В глазах ее мелькнул испуг. Забеспокоилась и Евдоха:
— Да что замолчала-то? Ребенков не видела? У самой-то четверо, поди.
Лушка сглотнула слюну и наконец выговорила:
— А чего это он у тебя такой… такой здоровенький?
Евдоха посмотрела на мальчика. Действительно, на его теле и лице не было больше ни ссадин, ни синяков. Проведя с ним весь день, она и не заметила, как исчезли последствия тряски в закрытой корзине. Лишь посторонний взгляд заставил ее вспомнить, в каком ужасном состоянии ребенок был утром. Она была удивлена не меньше Лушки, но гораздо больше ее обрадована.
— Слава Перуну, — улыбнулась она. — Будет жить мой мальчик. Саврас-то другое сулил…
Лушка ее радости, однако, не разделила и по-прежнему глядела на мальчика с испугом.
— Он не как все, — прошептала она. — Он растет…
Было в самом деле странно представить, что малыш мог уместиться с головой в небольшой корзине. Сейчас он уже не лежал, а сидел в ней, прижав к груди правый кулачок и подняв коленки. Он сосредоточенно молчал и, казалось, внимательно прислушивался к разговору двух женщин.
Ни слова больше не говоря, Лушка схватила пустую кадку и поспешила вон из избы. Евдоха не пыталась ее остановить.
Она взяла дубовую пряничную доску, провела по ней ладонью и произнесла твердым голосом:
— Низко кланяюсь вам, боги. Благодарю тебя, Перун, что даровал мне сына на старости лет. Сохрани его от всех бед и напастей. Пусть отныне будет имя ему — Дар.
В просторном зале Белого Замка, где собирался обычно чародейский синклит, было холодно, несмотря на ярко пылающие в очаге поленья. Филимон, забравшись с ногами в большое дубовое кресло и натянув на голову шерстяной плащ, пытался согреться приправленным пряной гвоздикой таврийским вином. Горячий бронзовый кубок остывал и опустевал с обидной быстротой.
— Уф-ф! — воскликнул с показным возмущением Филимон. — Не припомню такой студеной зимы! Нет, ты как хочешь, хозяин, а я сегодня больше никуда не полечу. Да и ночь вот-вот наступит.
Белун, верховный чародей и хозяин Белого Замка, отвлекся на миг от Звездной карты, занимающей значительное место на огромном дубовом столе, и покачал головой:
— Тебе ли ночи бояться! Любимое время твое.
— Так то летом, — поежился человек-филин. — Летом по-другому. Мышь от страха запищит аль деваха завизжит — все забава. — Он хмыкнул и чуть не поперхнулся глотком вина. — А ныне…
Но Белун не дал ему увлечься жалобами на зимнюю стужу:
— Не время, Филька, попусту слова изводить. Говори, что заприметить сумел?
Филимон с сожалением взглянул на стоящий подле очага кувшин. Но уж больно не хотелось вылезать из-под шерстяного плаща, и он, вздохнув, принялся перечислять виденное в очередном дозоре.
— В Заморочном лесу нечисти вроде нет. Волки за жеребцом гнались, не волкодлаки — волки, да тот живым ушел от них.
— Откуда жеребец там взялся? — вскинул Белун седые брови.
Филька пожал плечами и продолжил:
— В Братских Княжествах — Ильмере, Ладанее, Венедии — тоже спокойно все. Беренды довольны, что их за дикарей перестали считать. Их Грым Отважный восточные рубежи Ильмера и Синегорья охраняет от айгурских племен. Те в последнее время присмирели, о грабежах не помышляют пока. Новый вождь у них — Рум. О нем я слышал только, видеть не довелось. В Этверской пустыне савраматы, похоже, к набегу готовятся. На кого, еще не выведал. Да им и без разницы, на кого нападать, хоть друг на друга, тем более что вожди их переругались между собой. Как бы то ни было, раньше поздней весны не высунутся.
Белун слушал его очень внимательно. Глубокая морщина легла у переносицы. Чародей был необыкновенно сосредоточен и серьезен и не обращал внимания на легкомысленный тон своего помощника.
— Что Владигор? — спросил он, когда тот замолчал.
— Хандрит, — махнул рукой Филька, и в его голосе прозвучало неподдельное огорчение. — Скоморошку забыть не может, а ведь столько лет минуло уже. Любава пир завтра затевает, чтобы брата развлечь. Знатные гости съезжаются. А где гости, там и гостья…
Последние слова Филька произнес с такой торжественной многозначительностью, что Белун невольно улыбнулся:
— Ну и кто же гостья?
— А ильмерская княжна Бажена, Дометиева дочь. Чем не жена Владигору? — радостно воскликнул Филька. — Старый Дометий вряд ли возражать станет. И разве не будет всем Братским Княжествам во благо родственный союз Ильмера и Синегорья!
Белун покачал головой:
— Вы, как посмотрю, все с Любавой заранее расписали. У Владигора согласия, случаем, не спрашивали?
— Да ведь не глуп он, чтоб выгоды всеобщей не уразуметь! — начал горячиться Филька. — Красавицей Бажену не назовешь, конечно, но все остальное при ней.
— Ну а сама Бажена согласна пойти за него? — прищурился Белун. — Вдруг откажется?
Такое предположение показалось Фильке настолько невероятным, что он даже руками замахал.
— Да кто ж от такого мужа откажется! Разве что скоморошка неразумная, пропавшая невесть куда. — Он помолчал и добавил негромко: — Ее, верно, и в живых давно нет.
Белун вновь стал серьезен:
— То, что следы Ольги до сих пор не обнаружены, еще не значит, что она мертва.
— Ты хочешь сказать, хозяин…
— Я хочу сказать, что свидетельств ее смерти по сей день нет, ибо…
— Ибо душа ее не проходила по Звездной Дороге, покидая Поднебесный мир. — Эти слова произнесены были женщиной, так неожиданно появившейся в зале, что Филька вздрогнул.
— Зарема! — Белун, улыбаясь, пошел ей навстречу. — Я рад, что ты откликнулась на мое приглашение.
— И я рада видеть тебя, — просто ответила та. Зарема была единственной женщиной среди чародеев, собиравшихся в Белом Замке. Когда-то она слыла необыкновенной красавицей, однако и сейчас правильные черты лица и необыкновенно проницательные серо-голубые глаза скрадывали ее древний возраст. — Что случилось, Белун? И где остальные наши друзья?
