Бернхард Хеннен - Меч эльфов

И тому, кто посмеет при мне утверждать обратное, я отрежу пальцы на ногах!

Я знавал ее, их последнюю королеву. Она боялась меня еще тогда, когда мы встретились впервые. Это я отрезал ей ноги. Поэтому я и пишу эту историю. Я не эльф, который станет маскировать правду за тысячами красивых слов. Я не болтун, потому что мне в зиму Детей льда доводилось есть подошвы своих сапог. Я знаю, что такое смирение и что такое любовь. Всему этому научило меня одно человеческое дитя.

Не проходит и дня, чтобы я не спросил себя, что мы, дети Альвенмарка, сделали не так и насколько велика наша вина. Неужели наше проклятие в том, чтобы приносить тем, кого мы любим, страдание и разрушение? Да, в первую очередь тем, кого любим… Нет, не слезы размывают чернила. Я сижу на террасе своего дворца в Вахан Калиде, высоко над лесным морем, а погода стоит настолько жаркая, что даже эльфу пришлось бы туго. Я проливаю пот, а вовсе не слезы! Те, кто знает меня, ведают, что не в моих привычках хныкать, словно какая-нибудь фея. А если кто-нибудь из вас, читающих эти строки, посмеет утверждать обратное, то я превращу его или ее лживый язык в засохший корешок.

Рассуждая о прошедших годах, ученые клеветники часто спорят о том, когда началось несчастье. Некоторые думают, что все началось на Большом Совете Искендрии, когда новые рыцари, у которых на щите изображено Древо крови, получили командование над войсками Церкви Тьюреда. В тот день они обещали искоренить язычество, а вместе с ним и детей Альвенмарка. Другие утверждают, что все началось в тот день, когда последние бояре Друсны получили в подарок песочные часы. Или в ночь позорного предательства, последовавшего за этим днем.

Я же вам скажу, что все это полнейшая ложь, распространяемая гадящими чернилами хронистами; сказки, написанные дураками, которые думают, что великие истории всегда начинаются там, где сильные мира сего делят королевства. Те, кто пишет книги по истории, чувствуют себя обязанными скрывать банальность действительности под блеском славы. Возможно, они поступают так, чтобы оградить вас от ужасной действительности. Может быть, они не хотят разрушать вашу веру в то, что все мы живем в упорядоченном и безопасном мире. Обо мне всегда болтали, что страдания других доставляют мне радость, что мне приятно быть злым. Все это не что иное, как клевета завистников! Забудьте о ней! От меня вы услышите правду, только правду и ничего, кроме правды!

Как случилось, что знамена Древа крови веют над Альвенмарком? Все это началось с того, что один шелудивый пес, о котором говорили, будто он любит кусать детей, не сумел убежать с заднего двора. Вероятно, он задержался там, поскольку ел труп своего хозяина. Мальчик, наблюдавший за этим, никогда не задавался вопросом, почему блохастый пес торчал на этом заднем дворе. Однако, чтобы стать романтическим героем, возможно, нужно обладать именно этим качеством: не видеть правды, даже если она в буквальном смысле смердит до небес.

Поверьте мне, именно эта чертова собака взрастила героя. И поэтому история о неподвижной королеве и эльфе-рыцаре начинается с нее, по крайней мере, если рассказывать ее правильно…

Тощие псы из стаи, пришедшей в деревню сегодня в обед, загнали сторожевого пса в самый дальний уголок окруженного стеной двора. Оттуда Баррашу уже некуда было бежать. Он громко залаял и бросился в атаку. Однако клыки большой желто-коричневой собаки схватили пустоту.

Люк в ярости вынул из крыши еще одну черепицу и швырнул ее из окна кузни во двор. На этот раз мальчик попал в вожака стаи. Лохматая бестия, только что угрожавшая Баррашу, съежилась и изучающе поглядела на Люка. Скотина не издала ни единого звука.

Барраш прыгнул, пытаясь схватить вожака за загривок, пока тот еще глядел на Люка. Однако тощая собака увернулась от сторожевого пса с ужасающим проворством и укусила его за бок, прежде чем тот, в свою очередь, успел увернуться.

Андре, кузнец, всегда похвалялся, что у его Барраша в жилах течет кровь медведедавов. Да, тех самых легендарных боевых собак Фьордландии. Полковые командиры язычников столетиями кормили собак печенью убитых членов рыцарского ордена и священников, так ему однажды рассказывал Андре. Они делали это для того, чтобы превратить их в особенно злых, безбожных собак. Поэтому Церковь предала этих собак анафеме. Держать их было запрещено. Священники сжигали их на кострах.

Однако кузнец никогда особенно не интересовался Церковью и ее заповедями. Ему очень нравилось, что священники не забредали к нему во двор.

Давным-давно Андре сражался в языческих войнах. На море — против жителей фьордов, в безбрежных лесах Друсны — против жутких людей-теней. Но удивительное дело: казалось, он презирал священников точно так же, как и язычников. Он был странным человеком с самой обыкновенной собакой.

Барраш задрожал, его задние лапы подкосились под грузом тяжелого тела. Из последних сил он поднялся и, низко, гортанно заворчав, бросил вызов горным тощим псам. Они были намного меньше его, и тем не менее было в них что-то такое, от чего становилось страшно. Они вели себя тихо, потому что были уверены в победе. Все остальные собаки деревни разбежались, когда пришла новая стая. Остался только Барраш.

Люк терпеть не мог огромных медведедавов. Однако теперь они были последними, кто защищал деревню Ланцак. А это объединяло! Барраш был вредной собакой. Один раз он порвал ему штаны и сильно укусил за бедро. Это он поймал Люка, когда тот пытался забраться в слуховое окно омшаника.

Словно по какому-то знаку, три тощих пса одновременно бросились вперед, чтобы положить конец сопротивлению Барраша. Собака отпрянула в самый дальний угол между сараем с углем и стеной. Яростно рыча, она пыталась укусить пришельцев. Люк выломал еще одну черепицу и швырнул ее во двор.

— Убирайтесь отсюда, мерзкие твари! Разрази вас гром!

Бросок Люка не достиг цели. Тощие собаки не удостоили его даже взглядом. Тихо рыча, они окружили Барраша. Каждый раз на него нападали по меньшей мере сразу две псины, и неважно было, насколько храбро он защищался, как ловко и отчаянно нападал, — с каждой атакой на его теле прибавлялось ран. Конец был очевиден. Однако пес не сдавался. Его роскошная желто-коричневая шерсть была покрыта большими кровавыми пятнами. Каждый раз, когда тощие собаки бросались на него, он немного медленнее предпринимал очередную попытку добраться до их глоток.