Вьюга была всем и одновременно ничем.
Сгусток подчиненной Отигу стихии, поймавшей одинокого путника в паутину смертельного безумия. Духи зимы вились вокруг Лённарта, и их ледяные тритоньи хвосты то и дело проносились у него перед самым лицом. Они касались его тонкими, бесплотными руками, заглядывали в глаза, звали за собой, туда, где гремели дудки и барабаны, звучали песни и крики о помощи.
Охотник боролся с ними. Согнувшись в три погибели под порывами ветра, он упрямо переставлял ноги и, сцепив зубы, шел вперед.
Нельзя останавливаться. Нельзя слушать голоса. Нельзя верить.
Ничто не могло уберечь его от ветра и холода, от режущих кожу ледяных кристаллов и того ужаса, что накатывает на че ловека каждый раз, когда в вое слышатся чьи-то крики. Жадная вьюга, точно прожорливая пиявка, пила из охотника силы, а вместе с ними и жизнь. Лённарт чувствовал, как она бежит из него беспрерывным ручьем, тает с каждой секундой. Что-то огромное, безжалостное навалилось ему на плечи, засопело в ухо, начало душить, мешая двигаться. Он давно не чувствовал пальцев, в глазах то и дело темнело, губы трескались, кровоточили, стыли на холоде и снова лопались.
Лённарт споткнулся, упал, зарычал, словно пойманный в ловушку зверь, упрямо затряс головой, встал на четвереньки, с усилием поднялся, дернув плечами, и тяжесть на несколько мгновений отступила. Он готов был поклясться, что услышал протестующий вопль сброшенного.
Не желая сдаваться, Изгой побежал вперед, проклиная и похитителя, и весь народ Мышиных гор.
Никто из них не стоил этого.
На плечи вновь навалилась усталость. Ее вес был столь огромен, что ноги Лённарта не выдержали, он опять упал и на этот раз уже не смог подняться. Вьюга, сжалившись над человеком, запорошила его теплым, нежным, снежным шелком и ласково нашептывала колыбельную.
Лённарт из Гренграса, которого многие знали под прозвищем Изгой, проигрывал схватку за свою жизнь.
Ему снились нигири — народ Мышиных гор.
Их ласковые, щебечущие, птичьи голоса. Беличьи уши с пушистыми венчиками кисточек. Синие, как тысячелетний лед Грейсварангена, глаза. Черные узоры татуировок в углах ртов, на лбах и щеках. Украшения из моржовых клыков и бледных многогранных аквамаринов. Глухая одежда из тюленьих и оленьих шкур и конечно же магия. То, чем раньше владели и люди, и нигири, в полном объеме осталось лишь у последних. Так захотели давно ушедшие боги, но никто не помнил причин, почему они приняли такое решение.
Однако с тех пор маленькому народу не стало места среди людей. Зависть, злоба и недовольство соседей заставили их уйти далеко на север и запереться между ледяных скал и торосов. Они редко выходили в обжитые земли и еще реже пускали к себе гостей. Существовала граница, за которую таким, как Лённарт, без приглашения ходу не было…
Сквозь сон Изгой услышал собачий лай. Он становился все громче. С трудом подняв голову, через летящий в лицо снег и метель охотник разглядел впереди отблеск костра. Все еще не веря в увиденное, он поднялся и направился на свет огня.
Его окружили старые, покореженные временем, занесенные осины с омертвевшими высушенными вершинами и обломанными нижними ветвями. Лённарту понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, что он оказался на кладбище. Судя по всему, старом и всеми давно забытом.
Невысокая ограда, сложенная из взятых на берегу реки камней, была порядком разрушена. От ворот осталось одно воспоминание, теперь на их месте возвышались два склонившихся друг к другу толстых дерева. Ветви крон переплелись между собой так, что получилась арка. За нею, в красноватых отблесках костра, виднелись покосившиеся могильные камни.
Огнище казалось огромным. Пламя не смущал ни поднявшийся ветер, ни валивший снег — оно не собиралось затухать от столь незначительных неудобств.
Лённарт задумчиво посмотрел назад, в лесной мрак.
Вьюга Отига крепчала. Все громогласнее становилось ее жуткое многоголосое пение. Стремительно холодало. Жгучий мороз обжигал ноздри, не давая дышать.
Изгой понимал, что сейчас опять находится между двух зол. Лес и непогода убьют его. С другой стороны, сидящие у огня — вряд ли простые люди. Те никогда не станут жечь костер на кладбище в такую ночь. Всем известно про Орвара Большое Брюхо. Погосты — это его вотчина.
Следовательно, тот, кто создал пламя, не боялся ни внимания Орвара, никого другого из тысячного сонма темных существ. И от него следовало бы держаться как можно дальше, если бы не одно «но».
Изгой не хотел умирать.
Огонь давал шанс выжить. И Лённарт не собирался его упускать.
Охотник решительно двинулся вперед, прошел под склоненными осинами и едва миновал «ворота», как ему навстречу, перепрыгивая через обломанные ветром могильные камни, выскочили две огромные собаки.
Кобель и сука. Широкогрудые, с пушистой, густой, белой шерстью, лобастыми головами и длинными лапами. Они ничем не напоминали ни свирепых мясницких псов Дуйтчьварга, ни серых волкодавов Клеверного острова, ни пастушьих сторожевых из южных областей страны.
Лённарт настороженно рассматривал животных. Сука встретилась с ним взглядом и насмешливо фыркнула. Глаза у нее были желтыми и безучастными, как плывущая по небу луна. Ее зеленоглазый спутник хватанул пастью снег, жадно прожевал, глубоко вздохнул и выжидающе посмотрел на Изгоя.
Тот благоразумно убрал руку с меча.
Словно подчиняясь чьей-то команде, собаки развернулись и потрусили к огню. Лённарт, поколебавшись, снял лыжи и направился следом.
Костер оказался даже больше, чем он предполагал. Выше человеческого роста. Пламя гудело, словно в горне кобольдов, и бросало тысячи рубиновых искр в облачное небо.
В шаге от границы тьмы и света Лённарт, замешкавшись, остановился. Вокруг него бушевала вьюга, а там было полное безветрие — ни одна снежинка не осмеливалась упасть рядом со стоянкой.
У огня, на оленьих шкурах, сидели люди. Шестеро.
Ближе всех к охотнику находился мужчина лет пятидесяти. В его густой черной бороде было полно седины. Орлиный нос и сросшиеся темные брови придавали незнакомцу грозный вид, в дубленую куртку и штаны въелась угольная пыль, лисья шапка-ушанка лежала рядом, на шкуре. Он беседовал с красивой рыжеволосой женщиной, несмотря на зиму одетой лишь в тонкое изумрудное платье с алой полосой, идущей от низкого выреза на груди, и бархатные остроносые полусапожки, украшенные рдяными блестками.
Рядом, в окружении трех белых собак, восседал невысокий, щуплый сероглазый молодой человек с неприятным, несколько одутловатым лицом и редкой каштановой бородой. У его бедра лежало короткое копье с длинным наконечником и лук с неполным колчаном. Парень был занят тем, что трепал по холке синеглазого пса, и тот, словно кот, довольно жмурился.
