Ольга Громыко - Птичьим криком, волчьим скоком

Кряхтя, староста преломился в поясе, мазнул пальцами землю.

– День добрый, гости дорогие, милости просим…

Ведьмарь, не ответив, шагнул во двор. Как по неслышному приказу, умолкли кобели на тренькающих от натуги цепях, осели на землю, угодливо виляя хвостами. Гость мимоходом потрепал по лобастой голове поджарого вожака; пес тоненько, по-щенячьи, заскулил, жалуясь на подневольную жизнь.

– Привела-таки? – шепотом спросил староста, неприязненно косясь на ведьмаря, по-хозяйски обходившего двор. – Вот уж не думал, что он за тобой пойдет…Ох, не к добру это, попомни мое слово… Волка в дом калачом не заманишь, но уж коль сам следом увязался – быть беде.

Жалена неопределенно повела плечами.

– Беда уже здесь. Не на твоем дворе, так за воротами. Хуже не будет, я пригляжу.

– Приглядишь, как же… – Староста сплюнул, старательно растер плевок левой ногой, чтобы не достался какому духу-шкоднику. – Только глядеть и останется, ветра горстью не уловишь…

Навстречу ведьмарю из дома вышли трое рослых детин – старостины сыновья-погодки от первой жены. Раздались в стороны, пропустили, но здороваться не стали, только переглянулись промеж собой и глазами недобро сверкнули. На Жалену тоже неласково глянули – и завидно, что кметка, и пакостно, что баба: куда только воевода глядел?

«Да кому вы нужны, лапотники, – подумала кметка, – завидуют, вишь ты. От батюшкиных хлебов да жениных ласк небось в дружину не побежите, на снегу спать не будете, с побратимом жизнью не поделитесь, за чужой двор грудью не встанете. Кабы таких в дружину брали, хуже татей лесных ославилась бы».

Жалена поравнялась с ведьмарем, легко коснулась локтя:

– Что ж ты хозяина дома ни одним словом не уважил?

– Зачем? – равнодушно отозвался тот. – Он мне не друг, я ему не враг, переглянулись и разошлись…

Жалена вспомнила, как однажды, на едва приметной лесной тропке, повстречала волка, неспешно бредущего ей навстречу. Переглянулись – и разошлись обочинами, признавая взаимную силу. Но здесь же не лес, люди не волки – вон как староста поглядывает, с сыновьями перешептываясь.

– Зря, – досадливо сказала она. – Теперь они тебя на все село ославят.

Ведьмарь, не отвечая, прислушивался, как за воротами, на улице, надрывается-приговаривает невидимая шептуха:[8]

– Водяница, лесавица, шальная девица! Отвяжись, откатись, в моем дворе не кажись! Ступай в реку глубокую, на осину высокую! Осина, трясись, водяница, уймись! Мне с тобой не водиться, не кумиться! Ступай в бор, в чащу, к лесному хозяину, он тебя ждал, на мху постелюшку слал, муравой устилал, в изголовье колоду клал, с ним тебе спать, а меня не видать! Чур меня!

– Это помогает? – шепотом спросила Жалена.

– Иногда. Сейчас – вряд ли. Слишком далеко зашло. Да и шептуха не настоящая, голосит, как заведено, а силы в приговоре нет.

Подоспевший староста распахнул перед гостями дверь, пропустил их вперед. Сыновья зашли последними. Пахнуло теплом, утих пчелиный гул приглушенных голосов, два с лишним десятка глаз разом обратились на вошедших.

Семья у старосты была немалая – пасынок да кровная дочка от второй жены, и сейчас ходившей на сносях, младший брат-бобыль, жена старшего сына с двумя мальчуганами-погодками, жена среднего, совсем еще девочка с широко распахнутыми, испуганными карими глазами-вишнями, бабка-приживалка да виденные уже сыновья от первой, ныне покойной жены. На лавке у двери сидели трое наемных парубков и шумно хлебали щи из одного горшка. Поперек матицы,[9] избяного хребта, протянулся дощатый стол, накрытый к вечере. Староста уселся во главе стола, ближе к красному[10] углу, покряхтел, поерзал, выпрямляя и потирая калечную ногу. Жалену усадил рядом с собой. Сыновья потеснили домочадцев на лавках вдоль стола.

Ведьмарь сам выбрал себе место – поближе к дверям, никто не осмелился указать ему на иное.

Изголодавшись с утра, Жалена набросилась на еду, как в два горла. Отведала и дичины, и квашеных грибочков с травами, и сала с нежно-розовой прослойкой, щедро присыпанного ароматным тмином. Свежего хлеба одна полкаравая умяла, запивая квасом, настоянным на хрене.

Ведьмарь, казалось, даже не заметил поставленную перед ним миску. Сидел, скрестив руки на груди, и даже сидящая у него на коленях кошка презрительно прикрыла глаза, повернувшись к столу боком. С чего бы такое неуважение к хозяевам?

Но те, похоже, ничуть не обиделись. Ели, как и гостья – не перебирая, плотно, со смаком. Староста поманил пальцем пасынка, тот живо слез с лавки и подбежал к отчиму. Выслушав, понятливо кивнул, подхватил миску, ложку и пошел вкруг стола обносить родичей жареной щучьей икрой – отменной закуской к квасу.

Жалена похлопала рукой по животу и решила, что, пожалуй, для икры еще сыщется местечко. Совсем маленькое. Дождавшись очереди, она подставила тарелку под полную ложку, с немалым сожалением отказалась от второй, и, кивнув на неподвижно сидящего ведьмаря, негромко спросила:

– А он почему не ест? Не в ладах с отчимом твоим, что ли?

– Чур нас, что ты такое говоришь! – испугался мальчик. – Кабы не в ладах, не зашел бы. А не ест – так ведьмари и не едят ничего, духом чащобным живут.

– Зачем же вы его тогда пригласили? – удивилась Жалена. И вправду – не видела она, чтобы ведьмарь при ней ел. Так и он за ней не следил…

– Ага, его поди не пригласи! – рассудительно протянул ребенок. – Еще озлится и на худобу[11] поморок напустит. А то свадебный поезд волками перекинет или молоко у коров отберет. Ну его, пусть лучше за нашим столом сидит, чем из-за забора зубами лязгает.

Жалена посмотрела на ведьмаря и подумала, что ему, пожалуй, все равно, где сидеть – тут или за забором. Смотрел он куда-то в стену, совершенно отсутствующим взглядом и, кажется, терпеливо ждал, когда же все наедятся и отпустят его восвояси.

– А еще надо смотреть, чтобы ведьмарь ничего с собой со стола не взял, – блестя лукавыми глазенками, прошептал словоохотливый мальчишка.

– Это еще почему? – удивилась кметка.

– Чтобы порчу не навел, – пояснил тот. – Вот я и смотрю, чтобы он не брал. И батя смотрит. И дядька. Пусть только попробует взять!

И понес икру дальше. Одну ложку положил в и без того полную миску ведьмаря, тот коротко поблагодарил и не притронулся. Не за едой он пришел. Ожидали: расспрашивать будет – нет. Ни единого вопроса не задал. Жалена со старостой разговор завели – интереса не выказал. Оба диву давались – неужто просто за компанию с кметкой во двор завернул? Жалене-от сам воевода верительную грамотку к старосте справил, верным человеком назвал. Староста и старался – пересказал кметке все ходившие по Ухвале слухи и сплетни; собрав для храбрости чуть ли не половину селения, сводил к озеру, показал, где и как лежал покойник; всех соседей описал в подробностях – к кому со вниманием отнестись, а кого и вовсе трогать не след, только время попусту потеряешь. Пришлых же в селении не видели с Узвижения – равного ночи осеннего дня, на исходе которого сбиваются в стаи ползучие гады, пестрым шуршащим ручьем обходят напоследок лесную вотчину и хоронятся в подземных чертогах до первого весеннего грома. Проведав о змеином уходе, выползают из небесных логовищ серые осенние тучи, безбоязненно выплескивают на землю скопившуюся воду, размывая и без того колдобистые дороги приозерного края. Один только скупщик и рискнул, понадеялся на затянувшееся ведро.[12]