Марк сплевывает – желтым и горьким. Проклятый шлем давит на виски. Как я устал. Лечь бы сейчас на траву и закрыть глаза…
– Показывай. – Декурион толкает Сомика пятками.
Конь фыркает презрительно и идет высокомерным, обиженным шагом, высоко поднимая колени. Выражает недовольство. А мог бы и укусить – у жеребца характер.
«Как вы меня задрали со своими характерами, – думает Марк, – одно слово: за-дра-ли».
* * *
На первый взгляд кажется, что здесь все хорошо, только очень тихо. Слишком тихо. Марк оглядывается. Даже птиц не слыхать.
Неровный, сбитый ногами мох. Декурион на мгновение свешивается с седла, смотрит – так и есть. Отпечаток подошвы с гвоздями. Здесь явно прошлись солдатские калиги. Легионеры. Что «мулы» делают в лесу? Мало им убитых водовозов?
След подковы. Еще один. Как интересно.
Он выпрямляется. Сомик тянется губами к веточке, декурион дергает повод. Не сейчас. Трогает бока жеребца пятками.
Обычно деревни гемов по форме напоминают круг. В центре – длинный дом, там живет глава семьи с домочадцами, в другой половине – коровник. Вокруг дома построены маленькие дома – амбары, мастерские, загоны для скота, иногда кузня.
Эта затерянная в лесу деревня мало отличается. Дом – довольно большой, на толстых сваях. Землянки вокруг. И всего один амбар – тоже на сваях, высоко, чтобы звери не добрались до припасов.
Пространство вокруг большого дома расчищено, трава примята копытами. Коровы, понятно. Чвирк! Марк поднимает голову. На крыше амбара – коричневые с серым пятнышки. Воробьи. Их много. Чвирк-чвирк. Чвирк-чвирк. А вот и птицы…
Всадники едут по деревне молча. Только проводник напевает под нос. Сейчас это раздражает. И еще этот звук…
Возвращается Галлий.
– Марк, там… – Всадник мнется, потом говорит: – Ты… в общем, ты должен это видеть.
Судя по лицу всадника, видеть этого не стоит.
Тела «мулов» сложены за длинным домом. Изрубленные, изуродованные. Тошнотворная вонь крови. Целый рой мух вьется над убитыми. Жужжание. «Вот откуда звук, который я слышал», -
понимает Марк. От нахлынувшей слабости подкашиваются ноги. Декурион превозмогает себя, идет. Между лопаток катятся холодные капли.
– Это все? – спрашивает он.
Тел около двух десятков. Много. Очень много.
– Вот так как-то, – говорит Галлий невпопад.
Воздух застревает где-то внизу, под ребрами, с сипением выходит из горла. С тех пор как Марк заразился в походе Тиберия, ему нет покоя. Болотная лихорадка постоянно возвращается. Легионный медик посоветовал пить барсучий жир. Можно – собачий, добавил он тогда. Отлично. Просто отлично.
В скором будущем он будет выглядеть как скелет – бледный, худой, страшный.
Но сейчас Марка тошнит не от слабости, а от увиденного. Здесь была бойня. Это тебе не два мертвых лесоруба – тут почти два десятка «мулов».
На брови молодого паренька – с лицом таким юным и чистым, словно его только вчера записали в тироны, новобранцы, – сидит муха. В открытых глазах мертвеца мелькает движение ее
лапок.
Говорят, в глазах убитого можно увидеть лицо убийцы.
Марк приседает на корточки. Проклятая муха перелетает чуть дальше, садится парнишке в уголок глаза. Лапки двигаются… Марк едва сдерживает тошноту.
Декурион машет ладонью, сгоняя ее. Наклоняется.
«Если бы мертвые могли говорить», – думает Марк.
Когда римлянин при смерти, к нему приходят родные. И самый близкий из них, старший сын, будущий глава семьи, наклоняется к умирающему, чтобы принять в себя последний выдох. Так продолжается род.
Этот пацан умер на чужбине, далеко от родной Италии. Или Греции? Кто его знает. На бледном, как пергамент, лбу, запеклась в бордово-черной крови темная прядь.
И никто не принял его последний вздох.
А где-то в зрачках паренька прячется крошечный убийца. Да что тут думать! Марк в сердцах дергает головой. Встает, выпрямляется. Кто это был? Ну и вопрос. Наверняка это был длинноволосый гем с перемазанными глиной волосами. Варвар. Все они здесь одинаковые. В этот момент Марк мечтает уничтожить их всех до единого. Всех. Выжечь к Плутону всю проклятую Германию. Словно за Рением – Ахероном! – находится подземный мир. Душно здесь. Марк поднимает руку, с усилием оттягивает шейный платок. Тот мокрый от пота.
«Они не люди. Они звери». Великаны-людоеды.
Декурион с сипением втягивает воздух сквозь зубы.
– Как думаешь, кто их?
– Гемы. – Галлий пожимает плечами. Мол, что тут думать?
– Гемы. – Марк кивает. – А деревенские тогда куда делись?
Галлий тяжело задумывается. Этот вопрос ему в голову не приходил.
– Вот то-то. Всем – рассыпаться и проверить, – приказывает декурион. – Пискун и Габр, вы на страже.
Всадники кивают, разбегаются в разные стороны. Коней оставляют часовым. Марк закусывает губу.
Вокруг – мокрая, потоптанная десятками ног зелень. Взрытая трава и мох. Но убивали «мулов» не здесь. Марк огляделся. Ага, а где?
– Новий! – окликнул он оптиона, заместителя. – Проверьте дом.
Их убили быстро. Центуриона пригвоздили к стене первым же ударом, он даже не успел вынуть гладий, меч так и остался в ножнах. Марк видит костяное навершие рукояти, запачканное кровью.
Центуриона прикололи мечами солдат к стене. Рукояти расплющены, словно по ним били, чтобы сильнее вогнать клинки в дерево. Это напоминает пародию на распятие.
Вот что интересно: почему «гемы» не забрали мечи? Они всегда забирают оружие…
Марк встает. Оптион подходит, наклоняется.
– Посмотри на их одежду. Ткань какая, видишь?
Марк сначала не понимает, к чему он клонит. Потом понимает – кто-кто, а заместитель разбирается в этом, он тот еще щеголь. Ткань дорогая, да. Ровный синий свет. Туники почти новые, краска отличная. Да и сшиты хорошо.
– И что?
– Это не обычные «мулы». – Оптион удивлен, что командир до сих
пор этого не понимает. – Видишь? Это охрана какой-то шишки.
Пулион появляется на крыльце дома, машет рукой.
– Марк, сюда.
Судя по всему, здесь был бой. Короткий, но жестокий. Занавеси, которыми разделяется пространство на отдельные закутки, почти все сорваны. Перегородки разбиты. На деревянном полу, посыпанном соломой, следы крови. Перевернутые лавки. Разбитые, изрубленные шкафы.
И лишь в глубине дома стоит нетронутый деревянный стол. За столом… Декурион присвистывает. За столом сидит один человек. Марк протирает глаза. Нет, ему это не привиделось. Римлянин в белоснежной тоге. Словно он, м-мать, в родном Риме, на заседании сената…
Тишина. Жужжание мух. В огромном доме римлянин – единственный обитатель. Перед ним на столешнице две чаши. Кувшин опрокинут, разлитое вино еще не засохло до конца… По крайней мере, римлянин умер не на трезвую голову.
