— А? — Реслав покосился на хату Довбуша. Кровля и впрямь была — хуже некуда; рядом, под навесом лежала на земле большая копна свежей соломы на перестилку. — Может, и она… Фс-сс-с!
Вода оказалась очень уж холодной. На миг у Реслава перехватило дух, но затем он вошел во вкус, вымылся с головой и лишь после этого напялил свитку, предварительно ее встряхнув. В воздухе облачком заклубилась пыль, бродившие по двору куры в панике бросились врассыпную.
Жуга, отставив больную ногу и задравши голову, рассматривал из-под ладони крышу хаты. На голой его груди, на волосяной веревочке висел крестик из прозрачного желтого камня, похожий на букву «т» с ушком на верхушке. Реслав опять же видел такое впервые, но камень признал сразу — электрон. Он подошел ближе и снова не удержался — покосился на шрам. Словно почувствовав, Жуга обернулся, перехватив его взгляд.
— Кто это тебя так? — неловко спросил Реслав. — Звери?
— Люди, — угрюмо буркнул тот и, подумав, добавил непонятно: — И земля.
— А-а… — протянул Реслав.
— Эй, работнички! — послышалось за воротами. Оба обернулись.
Довбуш на телеге, влекомой серой в яблоках лошадью, привез еще целый ворох соломы, остановился посреди двора, скомандовал: «Сгружайте, я сейчас!»— и направился в дом. «Ганка! Хэй, Ганка!»— послышалось затем. «Оу!»— отозвался звонкий девичий голосок. «Еды работникам дашь, нет?»— «Несу!»
Реслав сбросил под навес очередную охапку соломы, поднял руку утереть пот со лба, да так и замер. «Эй, ты че…»— начал было Жуга и тоже смолк.
Перед ними, с глиняной миской в руках стояла Ганна.
Стройная, загорелая, с лентой в волосах, в простой домотканой юбке и вышитой рубашке, она была необыкновенно, чудо как хороша! Черная коса, небрежно переброшенная через плечо, юная грудь, так и распирающая рубашку, алые губы, а глаза… Казалось, в ней было все очарование юности в тот момент, когда в девочке просыпается женщина, и чувствовалось — еще год-полтора, и не будет краше нее никого во всей округе. Реслав почувствовал, как бьется сердце, и подумал, что еще миг — и он утонет в этих больших, широко раскрытых, васильково-синих…
— Ну, что уставились? — рассмеялась она, поставила миску наземь, снова сбегала в дом и тотчас же вернулась с двумя ложками, краюхой хлеба и большим арбузом: «Ешьте, работяги!»— сверкнула напоследок белозубой улыбкой и исчезла совсем.
— Дочь его? — спросил Жуга, глядя ей вослед.
— Н-да… — вздохнул Реслав. — Хороша Маша, да не наша… Слыхал я про довбушеву дочку, но такой красоты увидеть не чаял!
— А что так? Что она?
— Да Балаж вроде как к ней посвататься хочет по осени. Слыхал я краем уха, что и он ей люб. Вот…
— Да… — Жуга кивнул, улыбнулся невесело о чем-то своем. — А хороша!
— Истинный бог, хороша! — согласился Реслав.
В миске оказалось густое крошево из овощей, яиц и лука, щедро сдобренное солью и сметаной и залитое холодным квасом. Приятели быстро очистили миску до дна, умяли хлеб и разрезали арбуз. Тот оказался красным и сладким. Реслав довольно крякнул — Довбуш оказался щедр на харчи. Жуга тем временем позвал хозяина.
— Закончили трапезничать? — осведомился тот.
— Воды горячей не найдется ли? — спросил Жуга.
— Сколь тебе?
— Кружку… Нет, две.
Довбуш скрылся в избе, вернулся с дымящей крынкой.
— На. Да не мешкайте — солнце уж высоко.
— Уж постараемся, — заверил его Реслав и поволок с сеновала лестницу.
Жуга развязал мешок, разложил на доске связки сухих трав и кореньев. Заинтересованный, Реслав подошел поближе. Тут были полынь, тысячелистник, веточки можжевельника с ягодами, костенец, остролодочник, горец. Чуть в стороне лежала пижма, бедреннец-камнеломка, карагана, кора с какого-то дерева и еще много трав и корешков, названия которым Реслав не знал. Жуга отлил кипятку в миску, бросил каких-то трав, положил чистую тряпицу. В крынке тоже заварил что-то темно-коричневое, с колючим мятным запахом. Настой из крынки выпил, а тряпкой, завернув штанину, повязал колено. На все про все ушло минут десять, после чего травы снова скрылись в мешке.
— Ну, пошли, что ли…
Реслав приставил лестницу и полез на крышу.
* * *
За день сделали почти четверть всей работы. Крыли в два слоя. Реслав скидывал старую солому, киянкой подколачивал, где надо, стропила, укладывал новые вязки, тугие, золотистые, пахнущие терпкими летними травами. Босоногий рыжий Жуга суетился внизу, подгребая солому, увязывая ее в пучки и споро подавая наверх. Отсюда, с крыши его хромота была особенно заметна.
Вечером, отужинав кашей с маслом и молоком, сдали работу хозяину и залезли спать на сеновал.
Так прошло два дня. Работа двигалась помаленьку. Жуга каждое утро заваривал свои травы. Легконогая Ганка появлялась то тут, то там, успевая по хозяйству, и исчезала по вечерам — то и дело у ворот мелькал Балаж. Реслав часто глядел ей вослед, вздыхал; Ганка смеялась, ловя его взгляды, подшучивала над неуклюжестью Реслава, над рыжей шевелюрой Жуги. Как вскоре узнали друзья, Довбуш был вдовцом, и дочка вела все его домашнее хозяйство — кормила кур и скотину, смотрела за домом, готовила еду. Реслав предложил было прогуляться в корчму — попить пивка, послушать поселян, но Жуга отказался, и он тоже не пошел. Был Жуга молчалив и мрачен, и лишь по вечерам долго лежал с открытыми глазами и чему-то грустно улыбался.
Третий день выдался таким же погожим и ясным, как и прежние. С утра пораньше взялись за крышу, а к полудню в гости наведался сосед — долговязый усатый Янош-закорючка, местный сплетник.
— Здорово, Довбуш! — с порога начал он. — Новости-то слыхал?
— А что?
— Пес у Юраша сдох.
— Ну, сдох и сдох, мне-то что? — бросил беспечно Довбуш, и вдруг насторожился. — Погоди-ка, погоди… У какого Юраша? Того, что с околицы?
— У него, у него, — закивал тот, присел на лавочку, вынул трубку и закурил. — Совсем еще молодой пес был — двух лет не исполнилось.
Заинтригованный, Жуга отложил недовязанную кучу соломы, прислушался к разговору. Янош покосился на него, понизил голос.
— Отравили, может? — предположил Довбуш. — Злодий какой повадился?
— Может, и отравили, — согласился тот. — А может, и нет. А скажи-ка ты мне, друг Довбуш, работнички-то твои не озоруют? А то — гляди, мало ли что…
— Бог с тобой! — Довбуш оглянулся на Жугу с Реславом. — Добрые хлопцы, и работают споро… Не они это.
— Как знаешь. А только сказывают, не травил пса никто. Слышал, как выл он последние ночи? Леший балуется, люди говорят, как есть лешак! Не они ли накликали?
— Ты, эта… думай, что говоришь! — Довбуш перекрестился. — Тьфу на тебя. Не зря тебя, Янош, закорючкой прозвали. Ну, сдох пес — эка невидаль! А ты сразу — леший…
