Привратник оказался несговорчивым. Хозяин в отъезде, а хозяйка ни о чем таком его не предупреждала. Его убедили доложить ей. Рэм начал смеяться. Второму солдату явно было скучно и противно, а повозка тем временем уехала.
— Можешь оставить меня здесь, — выговорил Рэм, привалившись к воротам.
— Почему бы и нет? Она обязана пустить тебя. Только последняя сука способна прогнать человека в таком состоянии.
— Тогда она вполне может выставить меня. Она — сука из сук, какой еще свет не видывал.
Солдат пожал плечами и, сочтя свой долг выполненным, отправился в винную лавку.
Рэм ждал у ворот. Полуденный зной выпивал остатки его сил, и он уже начал терять сознание, когда вернулся привратник и впустил его.
Он пересек двор, вошел в дом и добрел до комнаты, которую указал ему старик. Все плыло у него перед глазами, поэтому комната, претендующая на роскошь, но на самом деле выглядящая довольно убого, не произвела на него никакого впечатления. Однако женщина в самом центре поля зрения была видна до странности четко, неожиданно напомнив об отчетливой резкости его видений. Долгая молодость Висов уже начала покидать ее, но не это, а разочарования и обиды изрезали ее лицо глубокими линиями. Она постоянно твердила ему об этих разочарованиях и обидах — изредка с подробностями, чаще в общих словах, перечисляя причиненное ей зло. Как она когда-то была в милости у особ королевской крови Дорфара. Как с ней несправедливо обошлись и втянули в интриги двора в Корамвисе в последние дни его былого могущества. И самое главное — как его отец покинул ее. Она всегда ненавидела Рэма из-за его отца. Она не уставала повторять ему о том, что нисколько не сомневается — сын никогда не любил ее, даже в младенчестве.
Он ощутил к ней что-то вроде жалости. Ее темные волосы были аккуратно уложены в прическу служанкой, которую она стегала розгой, когда девушка чем-то вызывала ее неудовольствие. Прическа выглядела немного старомодно — вне всякого сомнения, так укладывали волосы там, в Корамвисе, исчезнувшем с лица земли. Шпильки блестели фальшивой позолотой, а ее уши оттягивали тяжелые черные жемчужины — искусственные, получавшиеся, когда вместе с песчинкой в тело моллюска впрыскивали черную тушь.
Она взглянула на него, и ее переносицу прорезали глубокие складки, уголки сухих губ дернулись вниз.
— Я не видела тебя уже больше года, а теперь ты вламываешься сюда в таком виде и с таким позором. И я еще должна ухаживать за тобой? Как, скажи на милость? Что он скажет мне, когда вернется?
— Твой дружок-купец не скажет ничего, если у него есть хоть немного ума. Кроме всего прочего, он получит денег из сундуков принца, которому я служу.
— Да, это может ему понравиться, — сказала она язвительно.
— Или он может взять одну из своих веревок и повеситься.
Сквозь рубаху, которую кое-как набросили ему на плечи, он чувствовал, как сочится, запекаясь коркой, его кровь. Комната закружилась, и прежде чем Рэм успел что-либо сообразить, он рухнул на колени, и его стошнило прямо ей под ноги.
Она брезгливо отскочила, осыпав его бранью. Под конец, видимо, исчерпав все ругательства, она выговорила его имя — с таким презрением, на какое только была способна.
— Даже королей иногда тошнит, матушка, — отозвался он, сплюнув.
— Рармон! — завизжала она, давясь злобой. — Рарнаммон...
Он поднялся, и боль, пронзающая тело, наполнила его отчаянием. Судя по всему, дела здесь шли неважно, поскольку торговец пенькой, недавний покровитель его матери, и двое из трех слуг были в отъезде. Сырая кладовая, которую те занимали, стояла пустая, и Рэм мог отлеживаться там. От щедрот Кесара его будут кормить и, возможно, даже проследят за тем, чтобы он остался в живых.
Рэм терпеливо дожидался, когда поток ее жалоб иссякнет, зная, до какой степени бесполезно взывать к ее милосердию. Ребенком он уже раз или два тщетно пытался делать это, когда Лики била его головой о стену или когда, поймав его на воровстве из ее кармана, сунула его руки в кипяток.
Когда-то она была очень хорошенькой, но в какую же уродину превратилась сейчас! Его чуть было не стошнило еще раз, но каким-то чудом он сдержался, зная, что она сочтет это новым оскорблением, и все это будет тянуться до бесконечности.
К середине дня колесница преодолела изрядный отрезок белой дороги, ведущей из Истриса в Иоли и занимающей двое суток. К исходу дня предполагалось добраться до берега узкого пролива, в котором лежал островок Анкабек. Ночевать собирались в скромных придорожных гостиницах, которые были заранее оповещены. Дорога была прекрасной, а в жаркую пору вряд ли что-то могло задержать небольшой караван, пусть даже его скорость и без того была невелика. Хиддраксы, чистокровные скакуны, обычные в сердце Виса, были далеко не столь свойственны Кармиссу, а лошади из Шансара-за-Океаном совершенно не выдерживали долгих путешествий и встречались еще реже. Поэтому колесница была запряжена породистыми зеебами, способными идти вскачь, но весьма недолго.
Принцесса сидела в подушках, читая или просто глядя по сторонам на подсвеченную солнцем дымку. Девушка, ее спутница, флиртовала с одним из двух всадников, сопровождающих колесницу. Если повезет, небольшой кортеж вполне мог вернуться обратно в столицу еще до того, как на небе вспыхнет Застис.
Золотистый день полыхнул огненным закатом, клонясь к сумеркам. Они ехали по холмистой местности, которая завтра должна была плавно перетечь в Иоли, выйдя к северному взморью. Показались башенки постоялого двора, а над их крышами уже загорались первые звезды.
Прежде чем войти во двор, Вал-Нардия прикрыла лицо покрывалом. Ее мантии, эскорта и служанки было вполне достаточно, чтобы внушить уважение, не вызвав при этом ненужной суматохи. Одна из младших принцесс, она путешествовала просто как знатная дама. Так ее и приняли на постоялом дворе.
В комнатке, которую ей отвели на верхнем этаже второй башни, она поужинала тем, что ей принесли. Вино было желтым — такое делали на Равнинах. Виноградники Кармисса, сожженные двадцать лет назад, когда его побережья обстрелял флот из-за океана, до сих пор не вошли в полную силу. Напитками этого края стали пиво и жгучее белое пойло из раздавленных и перебродивших ягод.
За открытыми ставнями безраздельно властвовала ночь. Вал-Нардия отослала девушку и осталась одна.
Она уселась в кресло, раскрыв книгу, но ее боязливые мысли бродили где-то далеко. До нее донеслись звуки музыки — мелодия была неистовой и завораживающей. Пели песню, и против воли она вслушалась, пытаясь разобрать слова. Ей удалось различить всего одно или два, долетевшие до нее сквозь толстый пол и через открытые окна нижнего этажа, но внезапно она уловила имя — «Астарис». Значит, это была песня о Ральдноре, сгинувшем герое-полукровке, и о кармианской принцессе, его возлюбленной, красноволосой Астарис, которая, как говорили, была прекраснейшей женщиной в мире.
